Пётр Азарэль - Две жизни Пинхаса Рутенберга

поезда. Он опять попрощался с родителями, сёстрами и братьями, и, увидев Хану на том же месте, подумал, что её появление на вокзале не останется незамеченным.

Технологический институт

1

Витебский вокзал, где Пинхас сошёл с поезда, был старейшим в Санкт-Петербурге и

России вокзалом, построенным в 1837 году при Николае I. Прежде он назывался Царскосельским, так как обслуживал царскую семью и двор на первой в стране железнодорожной линии, соединяющей столицу и Царское село. На большой привокзальной площади он осмотрелся и, увидев рослого в мундире городового, подошёл к нему.

— Не подскажешь, служилый, как пройти к Технологическому институту? — спросил он.

— Повезло, тебе, парень. Он недалеко, в конце этой улицы он. — Полицейский усмехнулся в ус и указал направление распростёртой рукой. — Идти тебе отсюда с километр будет.

Пинхас поблагодарил городового и побрёл вдоль улицы. Набитый вещами и книгами тяжёлый чемодан оттягивал руку, но он был молод и полон сил и желания поступить в этот институт и завоевать столицу.

Здание построенного в стиле классицизма института выходило своим роскошным фасадом на огромную площадь, приобретшую благодаря ему форму треугольника. Ряд арочных окон на третьем этаже придавал ему торжественность и законченность. Пинхас бросил взгляд на широкий нависший над центральным входом чугунный козырёк и вошёл в вестибюль. Там он спросил у швейцара, где принимаются документы, и направился к указанной ему двери.

2

Харлампий Сергеевич Головин вошёл в кабинет, отдёрнул штору на окне, чтобы пропустить в комнату больше света, и устало опустился на стул. Блики света упали на его высокий лоб, миндалевидные глаза за стёклами очков и рассеялись в пышной окладистой бороде. Встреча с попечителем Санкт-Петербургского учебного округа по поводу конкурсных экзаменов всякий раз выбивала его из колеи. В беседе он опять пытался убедить его в том, демонстративный отказ талантливым еврейским юношам в получении образования наносит серьёзный вред стране. Но попечитель беспомощно разводил руками и грустно улыбался в ответ. Что мог он сделать против воли царя, не пожелавшего отменить процентную норму, введённую его отцом Александром III, слывшим ярым антисемитом. А что позволено ему, директору института, действительному статскому советнику? Он лишь может отобрать для себя самых достойных из них для своего инженерно-строительного факультета. Ученик Густава Кирхгофа и Генриха Гельмгольца, а теперь знаменитый профессор, он понимал, что Россия для своего движения вперёд нуждается в умных образованных специалистах. Проходя мимо абитуриентов, он ловил на себе взгляды парней, лица которых отличались от славянских особыми семитскими чертами. Он знал, что молох бесчувственного закона отбросит большинство из них от стен института, многие из которых лучше и сильнее тех, кого он вынужден принять. Он запретил в своём институте специально их «отсеивать», но чему это могло помочь. Только усилить негодование тех, кто по результатам конкурсных оценок могли бы быть зачисленными в институт.

Экзамены завершились вчера и все находятся в напряжённом ожидании списков, вывешиваемых в вестибюле. Харлампий Сергеевич ещё вчера просил Кирилла Семёновича, начальника приёмной комиссии, занести ему в кабинет особый еврейский список. Для поступления евреев письменный и устный экзамен по математике должны быть на «отлично», а сочинение не ниже, чем «хорошо». Для всех других категорий конкурсантов критерии приёма были значительно ниже, и это весьма удручало профессора. На огромном обтянутом зелёным сукном письменном столе перед ним стоял сделанный из малахита письменный прибор со встроенными в него часами и ручкой с позолоченным стальным пером, лежали книги и папки. Он протянул руку, взял и открыл верхнюю из них и сразу же увидел приготовленный ему список, напечатанный на хорошей финской бумаге. В нескольких колонках справа помещались оценки, а последняя из них предназначалась для него. Там он должен был, как всегда после экзаменов, написать о зачислении в студенты. Для каждого факультета был свой список. Харлампий Сергеевич сразу нашёл «свой» список и начал читать.

«Фрадкин, Левит, Браверман, Витебский, Фельцман, Ческис…».

Фамилии явно принадлежали этому несчастному, --">