Мария Сергеевна Агапина - Часы с кукушкой

– Дед, сапоги-то кирзовые тебе зачем? В городе болота нет, там асфальт.

– А, ну, не берём тогда…

Никита выкладывает старые кирзачи из мешка с дедовыми вещами. “Набрал же хлама…”, – беззлобно думает внук.

Деду девяносто лет. Держится молодцом. Только в последний год стал немножко чудить…

Прошлой весной вдруг взялся огород перекапывать, хотя там давно уже всё бурьяном поросло. Сорвал спину – врач из посёлка месяц ездил в деревню ставить деду уколы.

Летом взял да ушёл ночевать в поле, в стога. Его там наутро трактористы нашли. И как только не задавили!

А осенью отправился в лес по грибы и заплутал. Хорошо встретились добрые люди – довели до дому.

И ведь никогда он за грибами не ходил, даже в молодости! Он их вообще терпеть не может: “Нёшь грибы енти ваши – еда?! Тьху!” Бабушка ему даже суп отдельный всегда варила: всем грибной, а деду – его любимые кислые щи.

К зиме Никита весь извёлся, за деда переживая: мало ли что ему ещё в голову взбредёт? Чего доброго, на охоту отправится или подлёдной рыбалкой займётся. Ездил навещать старика так часто, как только мог.

А в конце февраля дед Евстигнеич упал. Пошёл почту забирать из ящика у калитки и завалился в сугроб, а встать уже не смог. Если б не соседка, баба Нюра, – замёрз бы насмерть.

После того случая Никита решил: всё, пора деда из деревни забирать.

В городе у Никиты небольшая квартира. Подруга, Таня, против дедова переезда возражать не стала.

Евстигнеич сидит на грубо сколоченной лавке возле своего дома, прямо под окном кухни.

Окно открыто, дед с внуком переговариваются коротко, по делу: что везти с собой в город, а что оставить здесь. “Покамест”, – уточняет дед, что на его языке означает “до поры до времени”.

Заколачивать ли окна? Никита считает – надо. А дед ворчит: “Зачем же енто?” Разве можно себе представить, что он, Евстигнеич, не вернётся в этот дом, который построил своими руками от фундамента и грубого сруба до последней черепицы.

Евстигнеич опускает глаза и смотрит на свои руки, оплетённые руслами вен под тонкой стариковской кожей, со скрюченными узловатыми пальцами и сухими шершавыми ладонями. И вспоминает, какими сильными были эти руки много лет назад, когда он только женился и решил построить дом для своей любимой Катюши…

– Ну всё, дед, пойдём в машину, – Никита укладывает последний тюк с вещами в багажник старенькой копейки.

– А часы-то положил?

– Какие часы?

– Так ходики с кукушкой.

– Они-то зачем? У нас их и повесить негде!

– Надо взять, – упрямится Евстигнеич.

Часы с кукушкой Никита помнит столько же, сколько себя. Как и когда они появились в доме Никита не знает – никогда не спрашивал. Кажется, они были там всегда: просто однажды выросли из стены на кухне и затикали.

В детстве Никита обожал тянуть за гирьку в виде шишки, чтобы завести ходики: «Тр-р-рык!»

«Тик-тик-тик!» – тикают часы, одна гирька ползёт вверх, другая – вниз… А когда придёт время, в часах щёлкнет пружина, и дед подхватит сильными жилистыми руками смеющегося мальчугана, чтобы подбросить к потолку столько раз, сколько прокукует кукушка…

Сейчас Никите возвращаться в старый дом не хочется. Там теперь не так, как в детстве.

Бабушки не стало семнадцать лет назад, Никите тогда было десять. А ещё через семь лет погибли родители, и они с дедом остались одни.

Дед никогда не сдавался, не падал духом, хоть и горевал, конечно, по жене, сыну и невестке. Он продолжал работать, плотничать, следить за огородом, даже кур держал. И о Никите заботился как мог.

Казалось, ничто не может сломить этого мужчину. Но время в один миг беспощадно обрушило на Евстигнеича старость, дряхлость, немощь.

– Поехали, дед. Часы в другой раз заберём, места в багажнике уже нет.

Евстигнеич вздыхает, тяжело поднимается с лавки, опираясь на палочку, и шаркает по дорожке к машине. Дойдя до калитки, оборачивается и замирает.

Никита смотрит на время: “Сейчас провозимся – будем два часа в пробке стоять на въезде в город”.

Но тревожить деда нельзя. Есть в позе Евстигнеича что-то пронзительное, такое, от чего хочется отвернуться и невозможно отвести глаз.

Год спустя