Жак Шессе - Последнее бабье лето

Жак Шессе Последнее бабье лето

***

День моей встречи с Габриель совпал с тем днем, который я наметил для себя, чтобы перестать думать о смерти. Я не забыл об этом, поскольку этот день был освещен удовольствием, полученным от знакомства с новым лицом, от наивности молодой журналистки, хотя я не извлек из этой встречи ни единого урока.

Она позвонила условиться об интервью, я согласился принять ее через две недели. И вот она пришла, устроилась на кожаном диване, улыбаясь, разворачивала блокнот на коленях и спрашивала по поводу довольно мрачного полотна моего друга Сантино, висевшего на стене:

– Этот череп – напоминание о смерти?

– О тщетности сущего, барышня. Знайте, с сегодняшнего дня я больше словом не обмолвлюсь о смерти. И думать о ней забуду. Вместо меня пусть вещает сюжет этой картины. И другие сюжеты о тщетности, которые встанут на моем пути, чтобы убедить меня в этой мудрости.

Она молча заносила в блокнот мои суждения, я переводил взгляд с ее склоненного лица на череп на полотне. В сумерках белел, отдавая муаром, его овал, на висках чуть тронутый цветом слоновой кости и, как на янтарный цоколь, опирающийся на пожелтевшую челюсть. Поверх полотна шла плохо различимая на расстоянии надпись, но поскольку я знал ее наизусть, то мог проследить за чередованием слов и цифр: Vanitas vanitatum^[1], Santino Santini, 16 ноября 1995. Уже почти год это полотно висело у меня, я сам пожелал иметь его, сам со всеми возможными предосторожностями принес его из мастерской художника и приобщил к моему достоянию.

Габриель с удивлением взирала на меня, так, словно я оставил ее где-то далеко позади.

– Вы говорите, что больше не будете думать о смерти, а между тем ваш дом соседствует с кладбищем.

– Кладбище – еще одна житейская случайность. Там мертвые и синицы.

– А вам не наскучивает принимать посетителей? Таких, как я, например.

– А известно ли вам, что в средние века посетительницей именовали смерть?

Ах как же мне по нраву эта мысль о посещении, в ней есть что-то легкое, не давящее, неназойливое. Сегодня утром вас посетила смерть. Некое не имеющее определенной формы существо является, делает свое дело и уходит. А после него уже ничего нет.

– Я совсем немногое занесла в блокнот, но мне кажется, я усвоила главное, – сказала Габриель, уходя.

Давно уже не испытывал я потребности в чьем-либо присутствии, но, стоило ей уйти, я поймал себя на том, что ощущаю любопытное чувство пустоты вокруг, словно полотна на стенах, деревья за окном, весь дом внезапно обезлюдели и я уже умер, а мой собственный призрак вернулся взглянуть на места, где я когда-то жил.

Вторая встреча была назначена на следующую неделю, и, признаться, я с нетерпением ждал ее. В первую минуту она показалась мне не такой юной, какой запечатлела ее моя память. Значит ли это, что я в своем воображении приукрасил ее за эту нескончаемую неделю? Потом, когда она села напротив меня, открыла блокнот и в точности, как в первый раз, обвела взглядом развешанные по стенам полотна, я вновь увидел в выражении ее лица и движениях некую девственность, которая меня покорила. Я снова ощутил себя близким ей и был рад ее вопросам.

– Как вы провели эту неделю? – бесхитростно поинтересовалась она.

– Думал о вас, – вырвалось у меня, но я тут же спохватился: – О ваших вопросах.

– Так-то лучше, чем все время жить с мыслью о смерти.

– Зато труднее. Вы – это что-то новое.

– Вы хотите сказать, что никогда не разговаривали в таком ключе с другими?

– А, вы хотите сказать, со многими другими, кто приходит меня интервьюировать? С вами у меня особое чувство, что все возможно или, если хотите, все открыто.

Кем была эта молодая женщина, сидящая напротив меня, со свежей улыбкой, открытостью во взгляде и какой-то своей тайной? А почему у нее непременно должна быть тайна?

– У вас вид, будто вы витаете в облаках, – проговорила Габриель. – В любом случае вы больше не отвечаете на мои вопросы.

– Да, я витал. Со мной это часто бывает. Я перестал думать о ваших вопросах. Я смотрю на вас и сам себе задаю вопрос: кто эта женщина напротив меня…

Она опустила голову, впервые избегая смотреть мне прямо в глаза. Затем откинулась, устремила на меня свой взор и ровным голосом проговорила:

– У меня умер сын.

И тут плечи ее дрогнули, рот исказился, рыдания подступили к горлу. Прошло несколько тягостных секунд, я взял ее за руки и не стал успокаивать, дав выплакаться. Мало-помалу она --">