Кужин Александр - 17

Полностью белое существо смотрело на меня сквозь мутную воду, глаза Его были прекрасного огненно-рыжего цвета, любимого моего оттенка. Кое-как я разглядел на лбу Его человеческие морщины.

Я представил насколько Оно старо. В голове невольно всплывали картины, что нечто смогло запечатать в собственном разуме.

То, как расправив белые плавники, словно крылья, ничем и никем не ограниченное существо пронзало зеркальную гладь, то, как Оно всматривалось в каждый миллиметр пучины, каменные замки, подводные вулканы, удивительно яркие корабли в разбитых бутылках. Оно было везде и одновременно было никем, ибо нечто было столь же великим, сколь и одиноким.

А ведь это — одиночество, вдруг понял я, безмерное, неизбывное одиночество, — людям никогда не придется прочувствовать такое…

Мне стало жаль Его, ведь существование настолько огромного существа делало Его жизнь бессмысленной — за счёт невероятных размеров нечто обеспечивало себе безопасность, никто не мог прокусить Его кожу, никто не мог убежать от преследования, наконец, никто не мог уйти от страха быть отправленным в небытие посредством десятков, сотен острых зубов.

Без сомнения, когда-то здесь гуляла жизнь, когда-то вода не была настолько темной. Она была искренней. Ничего не скрывавшая необъятная прослойка между рыбами и моллюсками мягким одеялом покрывала флору и фауну этих мест.

Так было когда-то, но животные умирали от старости, погибали от глобальных катастроф, изменения климата. К несчастью для Существа, что ныне одиноко смотрело вниз, и не могло увидеть там ни одного возможного собеседника.

Взгляд Его застыл на мне. Зрачок прищурился, будто бы Существо фокусировалось и не могло поверить, что кто-то оказался рядом. В глазах Его я видел смешанные эмоции — радость, от того, что встретился со мной, и все ноты его печали, ибо

Существо вспомнило тех, кто был до меня. Всех, с кем оно прожило почти одну жизнь. С той лишь разницей, что окружающие умирали, не в силах противостоять лучшему из убийц — времени, а Нечто и дальше одиноко бороздило мировой океан.

Я уже представил, как Оно ехидно подбрасывает меня в воздух, а дальше Мы плывём на поиски оставшихся. Нет никакого сомнения, Мы точно найдем руины человеческой цивилизации, даже больше, Мы найдем и тех, кто поможет ее восстановить.

А дальше — больше! Мы найдем не только живых моих соплеменников, но и всех, кто сколько-нибудь похож на Нечто, мы будем делать это, пока не устанем плыть, а когда устанем — соорудим небесный корабль из того, что попадет под руку. Мы сможем познакомиться с предками или потомками Нечто, если не на этой планете, — то на какой-то другой.

Я закрыл глаза от предвкушения великих вещей, всего того, что нам суждено совершить. Когда я открыл их, то увидел полноценную многотысячезубную улыбку моего собрата по несчастью.

Далее челюсти разомкнулись.

Свет пропал совсем.

Последним, что я услышал, был крик, но уже не ребенка — мой собственный.

Я проснулся в холодном поту на до боли знакомой кровати, глядя в серый потолок собственной комнаты (спальней это было трудно назвать), я взглянул на часы. Девять тридцать. Луч солнца золотого едва пробивал занавески.

Попытка резко встать так же резко отозвалась в задней части моей головы. Никогда не понимал, почему мой собственный мозг желает мне страданий — зачем ты заставляешь меня чувствовать боль, я и так знаю, что для меня хорошо, а что плохо. И мне было бы просто великолепно, если бы не боль при попытке резко встать.

Опершись на спинку стула, я с горем пополам встал на ноги.

Я вошёл в ванную. Опять отключили горячую воду. Хотя бы умыться можно, и на том спасибо.

Посмотрев мимоходом в зеркало, я решил, что улыбка Существа была не худшей за это утро.

Поставив чайник на газовую плиту без автоподжига (отдельная головная боль — прим. авт.), я распахнул шторы. Привычный, обыденный город, с домами под копирку и людьми под копирку, которые никогда не захотели бы менять работу или, не дай бог, место жительства, просто потому что так проще — жить под копирку и думать под копирку.

Вкус кофе мало-помалу возвращал меня к жизни. Мир не становился красочнее, скорее наоборот, с глаз слетала какая-то пелена, оставшаяся после Морфея, теперь ещё чётче видны были грубые черты обыкновенной реальности, до восхищения безобразные занозы на ткани, из которой была сшита эта комната, и эта чашка, и я, который этим утром пил --">