Алексей Михайлович Студнев - Отец

обращался по-своему: к старушкам – мать, всех девчат ты называл дочками, а пацанов – сынок. Ты не мог проехать на своей инвалидке мимо кучки мальчишек, которые с нетерпеньем ждали, когда же ты проедешь и остановишься возле них. Ты рассаживал их по всей машине, куда только было можно, и осторожно делал «круг почета».

Ты никогда не ощущал себя калекой, но иногда хитрил в очередях, и у тебя это проходило. Ты знаешь, у меня это тоже, наверно, по наследству передалось, я обязательно ищу какой-нибудь предлог, чтобы влезть без очереди. Каюсь! Иногда молодые ребята шутили над тобой, они подымали сзади твою инвалидку, и колеса крутились на весу. Все хохотали, и ты вместе с ними, тебя тоже смешила смекалка парней.

На семейных праздниках ты любил петь, пел ты положа руку на сердце не очень, но тебе почему-то казалось, что здорово, и тебя никто не хотел в этом переубеждать. А еще ты танцевал с мамой на протезе, и, что самое удивительное, это ты делал неплохо.

Однажды осенью – помнишь? – ты ремонтировал лодочный мотор прям на лодке, было очень холодно, а мы с мальчишками играли в догонялки, прыгая с лодки на лодку. И тут один прыгнул, а лодки разошлись, течение было настолько стремительное, что он выныривал то из-под одной, то из-под другой лодки. Ты уперся в край борта и внимательно смотрел, мне на секунду показалось, что ты считаешь, а потом молниеносный змеиный рывок, и ты вместе с протезом в воде, еще мгновенье – и мальчишка в твоих руках. Ты хватаешься за следующую лодку и уже кидаешь в нее мальчишку, еще секунда – и ты выскакиваешь сам. А ведь он, тот самый мальчишка, был единственным сыном у родителей.

Ты никогда ничего мне не навязывал, а искусно подсовывал то какую-нибудь статью, то радиосхему, и я всегда заинтересовывался и обязательно начинал что-то паять. Когда начинал тебя о чем-то спрашивать, ты доставал справочники и вырезки из журналов и предлагал почитать. Наверное, поэтому я раньше других сверстников начал разбираться в электричестве и в механике.

А потом я вырос, так бывает, хотя для тебя я всегда оставался маленьким. Я уехал в другой город, у меня появилась своя семья. Мы стали видеться редко – всего один раз в год, в мой отпуск. И приезжая ежегодно, я понимал, как ты постарел за этот год. Но это все до меня не доходило, я еще не осознавал, что тебя когда-то может не быть. А ты начинал это чувствовать, твои глаза становились все печальнее, ты понимал, что можешь уже не дождаться следующего раза… Однажды я привез хорошую профессиональную камеру и записал на видео последнюю нашу встречу, слукавив, что камера не включена. Тогда ты в первый раз рассказал во всех подробностях многие эпизоды войны, ты, наверное, все же хотел, чтобы мы это помнили.

Все произошло неожиданно настолько, что я был в шоке. Телеграмма меня не нашла, спутали в спешке адрес. Ты был парализован, но жив. Мне позже рассказывали, что ты смотрел на дверь после каждого стука, ты ждал… А я узнал о случившемся только через сутки, но было уже поздно. Был второй инсульт ровно через сутки, и тебя не стало.

Я приехал поздно вечером и просидел с тобой рядом всю ночь и следующую тоже. О многом вспоминал, но говорить не мог, хотя чувствовал тебя рядом. Мысли путались, и самое страшное было в том, что я никогда уже не буду сыном! От этого было такое одиночество, которое невозможно описать словами. Просто я остался один на всем белом свете. Меня уже никто и никогда так не поймет, не простит, не прижмет к себе, и я никогда уже больше не почувствую это тепло, которое мог дать только ты.

Я и сейчас, по прошествии стольких лет, часто говорю с тобой, и самое обидное заключается в том, что тогда я многого не понимал, а тебе так хотелось чуть больше внимания, просто наивной любви сына к отцу-старику. Но, увы, как правило, мы все, дети, начинаем понимать это, когда стоим у края той пропасти, которая пролегла между жизнью и смертью.

Я раньше включал то последнее видео на день твоей кончины и на 9 мая. Открывал бутылку водки, и мы с тобой, как тогда в последний раз, сидели и выпивали, и ты рассказывал про свою жизнь. А потом пленка случайно размагнитилась, и оборвалась последняя ниточка, осталась только память – яркая неизгладимая память. И еще сожаление о том, что жизнь пролетела так быстро. И что мы недоговорили о чем-то самом главном или не сказали самого главного.

Я сейчас смотрю

--">