Дмитрий Александрович Ахметшин - Стреляный воробей

Петя морщится, взмахом руки отсылает Дениса и бурчит:

– Ладно уж!

Это походило на сход лавины, настолько было внезапно. Год назад я купил Дениске доску и помогал ему осваивать первые движения, подглядывая за другими начинающими, бегая по склону туда и сюда и спрашивая у всех подряд совета. А к концу сезона он гонял уже так, что даже в моих венах замирала кровь. И от страха, и от восторга. Он начинал спуск, а я, сложив ладони у рта рупором, кричал:

– Побереги-ись! Мой сын едет!

Дениска приезжал обратно на подъемнике, взмокший и совершенно счастливый, и набрасывался на меня с кулачками:

– Ты не мог бы ничего не кричать? Мне стыдно перед вон теми дяденьками. Они катаются хуже меня, но им никто ничего не кричит.

– Так я поэтому и кричу. Ты ведь как маленькая красная молния в черном шлеме.

– Это глупо, – сурово отвечал Денис. – Я объеду кого угодно. Не нужно ничего кричать.

Но я тоже был совершенно счастлив. И естественно, кричал в следующий раз еще громче, так, что на место пропавших из гортани звуков со свистом устремлялся холодный воздух, и крик мой завершался кашлем.

Когда Дениса выписали из больницы, мы с ним решили, что сноуборд он не бросит. А потом Наташа сказала мне:

– Ты не оставил ему выбора.

– Почему это? – возмутился я. – Я предлагал продать комплект. Он отказался.

– Дело не в том, спрашивал ты или нет.

– А в чем же тогда?

В разговоре с сестрой мне часто не хватало терпения. Она как ледокол, движется вперед с одной и той же скоростью, взламывая гремящие льды моих нападок.

– В том, как ты это спрашивал. Ты говорил: «Может быть, нам сплавить твою доску какому-нибудь храбрецу, а, приятель? Я не буду говорить, что с тобой на ней случилось. Может быть, у него получится лучше. Хочешь, чтобы на твоей доске катался кто-нибудь другой?»

Я скреб лысину. Я не помнил, присутствовала ли сестра при этом разговоре, но да, именно так я и говорил. Примерно так.

– Ты его отец. И оттого, на чьей ты стороне, зависит очень многое. В тот раз ты был на своей стороне. А он – твой сын. Еще ребенок. Он все сделал, как должен был, то есть подчинился твоему решению.

А потом она сказала кое-что, что я запомнил надолго:

– Твой сын в разы серьезнее тебя. Поменять бы вас местами, и хорошенько бы тебя отшлепать.

Черт бы ее подрал с ее проклятыми книжками!

На исходе второго часа истекает и мое терпение.

– Ну, что ты плетешься, как черепаха? – ору я в спину, когда он в который раз аккуратно нарезает снег на мелкие ломтики кантами.

Денис просто устал. Он взбирается на склон, упрямо наклонив вперед голову, словно горный козел. Когда он подходит, я чувствую запах пота. Взмокло у него даже лицо.

– Поехали домой, а то простудишься.

Дорогой я засылаю к Денису «разведотряд».

– Очень сложно, – отвечает он. – Как будто заново учишься. Хотя ноги все помнят. Дядя Петя ругался.

– Ты молодец, – говорю я, распечатывая жвачку. Может, получится вмять в нее мои нервы. Отчего-то я вымотан не меньше сына. – Встал на доску после травмы. Как настоящий спортсмен. Как Кевин Пирс. Ты знаешь, он несколько лет лежал в коме, и…

– Кевин Пирс снова катает?

Денис встает коленями на сиденье. До дома нам ехать недалеко, полицейских по дороге нет, поэтому я посадил его рядом с собой.

– Да. У него была травма…

– Я знаю. Ты рассказывал. Вот здо-орово! Мы с ним, значит, вместе. Как Хаус и Уилсон. Как Чип и Дэйл.

Я давлюсь жвачкой и едва не пропускаю красный сигнал светофора.

Следующую вылазку предпринимаем через три дня, в конце недели. И опять, как и в прошлый раз, я не могу понять, нравится ему или нет. Во мне просыпается страстный болельщик, и я громко кричу, то подбадривая сына, то науськивая его на свежевыпавший снег, как пса на тренировочный манекен.

Толку никакого. Петр сегодня выходной, так что успокоить мои расстроенные чувства некому. Я несколько раз глубоко вздыхаю, вспоминаю голос сестры. Просто голос, не привязывая его ни к каким нравоучительным высказываниям.