Анна Исакова - Пастораль

силой, — этот старушечий яд, выпаренный адским жаром из раскаленного песка, взлетает вверх, летит над Сахарой, смешивается с пылью, прилетает сюда и проникает в мои легкие, течет в моих сосудах, отравляет мой организм!»

Маша выглянула из кухни, нахмурилась и исчезла. Но вскоре вернулась с тазиком, наполненным водой, в которой плавали льдинки. А еще с мокрым полотенцем через плечо и бутылкой водки в кармане кухонного фартука.

— Сейчас мы будем тебя лечить, — сказала она скучным голосом.

Маша переносила хамсины стоически. Ее тонкая кожа, наказание и спасение рыжих, была пронизана капиллярами, выходившими почти на самую поверхность. Солнечные лучи немедленно и безжалостно сжигали и корежили тонкую пленку, покрывавшую Машино тело, но саму жару, не обремененную ультрафиолетовым излучением, Машина кожа не впитывала, а излучала. Все эти сосудики, открытые самому легкому ветерку, изгоняли тепло легко и охотно. Маша страдала не от жары, а от беспричинной вялости и болезненности, которую нагоняют сирокко, фён и хамсин, известные также под именами джибли и чебили, а иногда ошибочно называемые харматаном. Кроме того, у Маши в хамсин появлялись не обычные его признаки, мучавшие Понтия Пилата и Марка Сироту, а явления редкие, но описанные: миражи и фата-морганы.

Вообще-то фата-моргана есть явление атмосферное, замечаемое всеми и к ряду психогаллюцинаторных эффектов не относящееся. Но у Маши в хамсины появлялись свои, частные миражи, и фата-моргана взмахивала своим волшебным жезлом именно перед ней; а видели ли другие люди то, что видела Маша, — вопрос невыясненный. Маша ни с кем не делилась своими видениями и никого о них не расспрашивала.

И вот всего полчаса назад, когда Маша вынесла на заднюю террасу огромную плетеную корзину со свежевыстиранным бельем, для того чтобы это белье развесить, на месте уродливого соседского сарая, примыкавшего к изгороди, появилось колесо света. Вокруг колеса низвергались с гор потоки сверкающей воды, от которой повеяло свежестью. А само колесо, состоящее из световых спиц всех цветов радуги, стало вдруг вращаться, белея, светлея, превращаясь в световой вихрь, а потом в широкое и неподвижное светящееся пятно. Центр пятна вначале казался голубым, потом он стал темнеть, синеть, лиловеть, пока не стал темно-фиолетовым, потом черным и выпал, вывалился, пропал. Вместо него образовалась манящая, зовущая и наводящая ужас пустота. Маша несколько секунд боролась с собой, потом сделала шаг к черной дыре. Но колесо немедленно завертелось, белый свет разделился на составные части, на месте пустоты опять возник темно-фиолетовый круг, который стал лиловеть, розоветь, синеть, пока не оказался небесно-голубым, и тогда колесо пропало, а вместе с ним и водопады.

— Господи, — шепнула Маша, — что бы это значило? И почему это я была готова полезть в черную дыру?

Не стараясь дать себе ответ на этот вопрос, поскольку в хамсин вообще лучше не забивать себе голову поисками ответов на неразрешимые вопросы, Маша начала стряпать, потом заглянула в гостиную, прислушалась к стонам и метаниям Марка Сироты и пошла за тазиком и полотенцем.

Страдающий от удара хамсином Сирота выглядел ужасно. Он не возлежал на кушетке в позе прокуратора, а растекся по креслу, как это случается с человеческим телом в хамсин, когда руки стекают к коленям, а ноги на пол. У него не было сил даже упереться подошвами в прохладные плиты пола, что было бы ему приятно.

Вообще-то Сирота был неплохо накачан, вполне мускулист и даже поджар, если можно говорить о поджарости столь громадного скопления белка, воды и углеводов, только слегка пропитанных жиром. Но сейчас бицепсы, трицепсы, квадрицепсы и прочие мышцы не напрягали фасций, не стягивали суставов, не двигались и не каменели от избытка в них молочной кислоты, а расплывались, таяли, превращаясь в желеобразную массу.

Пот тек по лбу Сироты, по его полуприкрытым глазам, по щекам и вдоль носа, по шее, меж ключиц и лопаток. Он тек из-под волос на голове, из подмышек и паховых складок — короче, отовсюду, где пусть даже случайно оказалась хоть одна потовая железа. Знаменитая Сиротина шерсть промокла насквозь, собралась в мокрые загогулины на груди, свисала бахромой из-за ушей, торчала дыбом на голове и ногах, ошметками висела на спине.

— Ой-йо-йой! — покачала головой Маша.

Она пододвинула тазик с ледяной водой к самым ступням Сироты, не стала дожидаться, пока он --">