Константин Михель - Самсара

проверь! — сказал Гавриил, нисколько не смущаясь.

Женщина посмотрела на него грозно, но решила пожалеть, такого тощего и высокого, и пошла проверить. Стук повторялся. Гавриил сидел, пытаясь понять, что же делать дальше. Можно было немного передохнуть — и он уснул. Акаша посмотрел сквозь маленькое окошко из прихожей. Женщина прошла в небольшую пристройку у дома, открыла дверь. Стук всё продолжался, как будто кто-то только-только начал жить, ещё даже не осмыслив себя, но уже жадно цепляясь. Послышались звуки, скрипы, стук. Через несколько минут она вскрикнула, а затем вывела двух полуголых женщин.

— Ноженька моя, Анечка!.. — оживилась своим существом пожилая женщина. — Это же Анечка!..

И бросилась к ней. Начались непонятные звуки, всхлипы, переживания исчезающей разлуки. Пожилая женщина повернулась к уставшему Гавриилу своими последними слезами и кое-как протянула:

— Спасибо!..

— Он, мамочка… мамочка!.. — кричала вышедшая на свет женщина, задыхаясь взахлёб слезами. — Он!.. Давно нас… мамочка!

Проспав несколько минут, Гавриил резко встал и пошёл в сторону. Акаша замялся, пытаясь раствориться, чтобы не портить момент своим грязным существом, но, всё-таки, медленно вышел и быстро побежал за другом. Никто не заметил эту виноватую тень.

Гавриил шёл очень быстро. Акаша едва поспевал за ним и удивлялся скорости, с какой может двигаться — возможно, если бы он задумался, может ли двигаться вообще, то перестал, потому что сил в нём было намного меньше, чем он расходовал. Проходить голыми ступнями по насмешливо выступающим камням было непросто — тем более, если делать это быстро. Гавриил терпел и шёл. Ему нужно было выполнить последнее поручение перед тем, как он сможет закончить миссию.

Вечерним колесом двигалось к закату солнце. Гавриил и Акаша шли по последнему ручейку улицы частного сектора, который впадал в озеро микрорайона. Здесь, друг за другом, стояли исполины, в которых тысячами жили творящие — и потому проклятые на нищету — люди. Рядом торчала брошенная стройка с полупостроенными домами. Нужно было спуститься с небольшой возвышенности — туда, где прошла асфальтовая полоса, переходящая в грунтовую. Рядом с дорогой стояли кучи машин, в ожидании хоть каких-нибудь хозяев, и просто жалко ржавели под тяготой жары.

В нескольких десятках метров впереди шёл мужчина по узкой тропинке — единственной, по которой можно было выйти в микрорайон. Он как будто хромал и вообще не особо старался в своём движении. Возможно, это тело двигалось только силой привычки, не имея внутри сознания. Мужчина этот покачивался из стороны в сторону, держа перед собой небольшой телефон и не замечая ничего вокруг. Он смотрел в телефон и глупо увлечённо улыбался. Хлопнула смерть — и он повалился в сторону, снесённый её кинетической силой. Акаша побежал вперёд, посмотрел с небольшой горки вниз, но никого не было — только сухой песок земли.

— Что там? — спросил Гавриил.

— Должен был упасть, — с тревожным удивлением ответил Акаша.

— Оставь. Что должно, то произойдёт — это не в наших силах.

Акаша ещё раз посмотрел вниз, желая убедиться: вдруг, всё-таки тело появится, и ему можно будет над ним поплакать, но ничего не было. И он, огорчённо вздохнув, встал и пошёл дальше.

Спустившись по нескольким ступенькам, которые здесь кто-то заботливо оставил, они подошли к микрорайону, который встречал их прямыми углами и длинными высокими препятствиями. Затем зашли за протянутый змеёй дом, будто ей в пасть. Внутри, окружённый серыми стенами, непокорный в своей старости стоял небольшой частный район. Словно артефакт былого, он здесь выглядел неуместно и очень уютно.

Видимо, это же чувствовали и окружающие дома. Поэтому они смотрели на него выбитыми стёклами и чёрными линиями гари. Они хотели очиститься, стать этими деревянными домами, сбросив с себя бетонные путы, но не могли уже освободиться от греха. И просто смотрели печальной бесчеловечной пустотой.

Их вела слепая воля, неясная никому — даже ей самой. Пройдя несколько районов, они сделали крюк и вернулись. Акаша сел на лавку, посмотрел на свои жалкие ободранные грязные ноги. Ему стало стыдно за такую грязь, и он ударил их несколько раз ослабевшими руками, которые даже не мог сжать. Заурчало в животе — он ударил и туда, а затем грустно согнулся и заплакал. Его теперь будут стыдить: за слабость, за слёзы, за то, что мешает, за всё происходящее. И всё, что он --">