Борис Виан - Любовь слепа

зззузжание медных перил, слетевших с последней опоры.

Кто-то поднимался по лестнице, держась за стену.

— Кто это? — спросил Орвер, останавливаясь.

— Лерон! — ответил голос соседа по лестничной площадке.

— Здравствуйте, — сказал Орвер. — Это Лятюиль.

Он протянул руку, сжал что-то твердое и в полном недоумении тут же отпустил. Лерон смущенно хихикнул…

— Прошу пардону, — сказал он, — но ведь все равно ничего не видно, да еще этот раскаленный туманище…

— Да, конечно, — поддакнул Орвер.

Подумав о своей расстегнутой ширинке, он даже почувствовал себя оскорбленным; оказывается, Лерону пришла в голову та же идея, что и ему.

— Ну что ж, до свидания, — произнес Лерон.

— До свидания, — ответил Орвер, тайком ослабляя ремень на три дырочки.

Он снял приспущенные штаны и запустил ими в лестничный пролет. То, что туман знойно парит, как лихорадка куропатку, — это факт, и если Лерон разгуливает со своим добром наружу, не может же Орвер оставаться одетым! Все или ничего.

Улетел пиджак и рубашка. Остались одни ботинки.

Он спустился и тихонько постучался в окошко к консьержке.

— Войдите, — донесся голос ключницы.

— Для меня нет корреспонденции? — спросил Орвер.

— О! Господин Лятюиль! — прыснула толстуха. — Все шуточки… Выспались наконец?.. Я не хотела вас беспокоить… но вы бы видели этот туман в первые дни! Все бегали, как ненормальные. А теперь… ничего, привыкаем…

По резкому запаху духов, пробившему молочный барьер, он понял, что она приближается.

— Единственное, готовить не очень удобно, — поделилась она. — Но это даже забавно, такой туман… он, можно сказать, насыщает; на аппетит я, знаете ли, никогда не жаловалась… ну так вот, за три дня — стакан воды, кусочек хлеба, и мне больше ничего не надо.

— Вы так можете похудеть, — заметил Орвер.

— Ax! Ax! — подавляя свой смешок, раскудахталась она, как с орехами мешок, спущенный с седьмого этажа.

— Пощупайте, господин Орвер, я никогда не была в такой форме. Даже мои животики приподнялись… Пощупайте…

— Но… э-э… — пробормотал Орвер.

— Пощупайте же, я вам говорю!

Она наугад схватила его руку и притянула ее к одному из вышеупомянутых животиков.

— Поразительно! — высказался Орвер.

— А ведь мне сорок два года, — продолжала консьержка. — Ну как? Теперь этого и не скажешь! Такие, как я — немного крупные, — в каком-то смысле даже выигрывают…

— Но, черт возьми! — воскликнул ошарашенный Орвер. — Вы же совсем голая!

— А сами-то? — возразила она.

«Да уж, — подумал Орвер, — вот и соригинальничал».

— По радио сказали, — добавила консьержка, — что это возъебуждающий ахерозоль.

Консьержка придвинулась к нему и учащенно задышала.

— Ox! — охнул Орвер; ему даже показалось, что этот чертов туман еще и омолаживает.

— Послушайте, госпожа Панюш, — взмолился он, — нельзя же так, по-скотски. Даже если этот туман действительно возбуждающий, надо все же держаться от греха подальше, — добавил он, отодвигаясь.

Госпожа Панюш застонала, выдохнула резко, как отрубила, и безошибочно возложила руки прямо на…

— Мне все равно, — с достоинством произнес Орвер. — Сами разбирайтесь, я пас.

— Да уж, — прошептала консьержка, нисколько не смущаясь, — вот, например, господин Лерон оказался намного любезнее вас. С вами приходится все делать самой.

— Видите ли, — начал оправдываться Орвер, — я только сегодня проснулся. Я еще не привык.

— А я вам сейчас все разъясню, — сказала хозяйка.

После чего произошли события, которые лучше скрыть, как скрыты бедняки под плащом, нищета Ноя, Саламбо и парус Танит внутри скрипки.

От консьержки Орвер выскочил, ликуя. На улице он прислушался — вот чего не хватало, так это шума машин. Зато повсюду распевались песни. Отовсюду раздавался смех.

Немного оглушенный, он вышел на проезжую часть. Слух еще не привык к звуковому диапазону, покрывающему такие большие расстояния; он в нем терялся.

Орвер поймал себя на том, что размышляет вслух.

— Господи, — произнес он. — Возбуждающий туман! Как мы видим, размышления на эту тему не отличались большим разнообразием. Но поставьте себя на место человека, который спит одиннадцать дней подряд, просыпается во тьме кромешной в момент общего непристойного отравления и констатирует превращение своей жирной сотрясающейся консьержки в Валькирию с высокой, упругой грудью, в эдакую --">