Дмитрий Сенчаков - Сказ о том, как инвалид в аптеку ходил

— Как же вы, Радим Силантьевич? Один да в такую погоду? Давайте провожу вас.

— Благодарю вам, негоже дважды матери отвлекаться на старика. У вас своих забот — огород. А уж я до аптеки как-нибудь дойду.

— Не пойму вас, Радим Силантьевич, что-то вы бодритесь. А сами весь жёлтый.

— Ничего… Нам пенсия строить и жить помогает.

— Ну, смотрите мне, Радим Силантьевич, вечером проверю, что домой вернулись жив и невредим.

— Ловлю на слове.

Ударил наотмашь по носу старика морозный воньздух. Захлопнулась бывалая дверь подъезда. Поправил на переносице очки для дали Радим Силантьевич и принялся гипнотизировать заиндевевшие ступеньки. Путь предстоял неблизкий: двести двадцать два уверенных устойчивых шага на костылях. И если в ногах своих старик был на все сто уверен, что не подведут, то какой спрос с этих бездушных деревяшек на резиновых подпятниках? И вовсе не грохнуться было страшно. Страшно было не суметь встать.

Бездомный бобик дворовой породы по кличке Рыжелье принялся увиваться за стариком. Путался под ногами, ловко отскакивал от выпрастываемых деревяшек. Радим Силантьевич не раздражался, бобика любил, душу его живую ценил подле себя. Случись неприятность, бобик позовёт помощь.

Впрягся в тяжёлую аптечную дверь Радим Силантьевич. Вчёный Рыжелье остался вилять хвостом на морозе.

В аптеке зябко и пусто. Подвывает ветер сквозь щель в неплотно прикрытой двери. Звякнул Радим Силантьевич в хромированный звоночек у кассы. Выглянула фармацевтша. Не привычная опытная Марфа Романовна, а девчонка молодая, неизвестная никому. Кивнул ей Радим Силантьевич. Прислонил костыли к прилавку, размял пальцы.

— Вам чего? — пыхнула глазами девчонка.

— Канефрон.

Клацнула по клавиатуре.

— Есть такой!

Молча протянул Радим Силантьевич мятые пятьсот рублей.

— Упс! Канефрон стоит шестьсот пятьдесят.

Осёкся Радим Силантьевич, посмотрел на бесполезную пятихатку в скрюченных пальцах.

— Недешёвый он. Немецкий! Ща я аналоги гляну отечественные.

Радим Силантьевич с надеждой уставился на девчонкин пробор.

— Вот. Нашла! Нефростен.

У старика отлегло от сердца. Пятихатка легла на прилавок.

— Блин, а он пятьсот тридцать… — расстроилась за Радима Силантьевича девчонка.

Раз уж за него кто-то расстроился, Радим Силантьевич решил молча сглотнуть и засобирался восвояси.

— Вы поройтесь в карманах на всякий случай, — умоляет девчонка. — Может мелочь какая есть?

Радим Силантьевич поджал губу.

— Это для вас, душечка, мелочь. А у нас с Адой Бестемьяновной каждая копейка на особом счету.

Посреди серой улицы заигрывал с бобиком Рыжелье удалец Птеря Евстигнеич Авокадиков — ловелас, балагур, любимец района. За свои сорок с хвостиком лет жизни он в чём-то помог каждому земляку. А иным и не по одному разу.

Узрел Птерька знакомые костылики, что выпростались из-за тугой аптечной двери и тут как тут. Натянул дверную пружину, растопырил проём насквозь. Суетится. Вцепился в локоть бушлата и выпроваживает старика на распоясавшийся ветерок. Рыжелье не отстаёт.

— Классно выглядите, Радим Силантич! Ужель таблетку какую от старости раскопали?

— Да полно врать-то, Птерька. Давно известно, единственная таблетка от старости: цианистый калий. Она же — от любой болезни.

— Побойтесь бога, Радим Силантич! Где ваша фирменная щепетильность? Я вон и половиной ваших талантов не обладаю, а оптимизьма мне не занимать!

— Так негасимый источник у оптимизма твоего.

— Согласен, негасимый. Да только питать его надо. И не абы как. А водою дезинфицирующей. Слезою без примесей.

— Это неважно тут, — отвёл глаза сконфузившийся от таких слов Радим Силантьевич. — Всё равно, куда мне за тобой на костылях-то?

— А чё там, подумаешь костыли? Иные вон вообще с кровати не встают, через трубочку дышат, и ничего — живут ведь! Радоваться, старик, надо, что мир вертится вокруг тебя, что воздух этот носом втягиваешь! Вон и бобик с тобой дружит, для него — ты персона! Не иначе. А что до меня, я с бобиком во всём согласный: Радим Силантич наш — редкой души человек. Человечище! С буквы огромной. Не всем доступной. Мало кто осознаёт. Но мы то люди свои. Даже свойские. Ты вот что, Радим Силантич, — переходит Птеря Авокадиков на шепот заговорщицкий, — давай-ка мы с тобой за дружбу нашу накатим горячительного.