Юрий Михайлович Поляков - Узник пятого волнореза

— А где же теперь мыться? Тогда пусть в общежитии душ устроят!

— Мы этот вопрос тоже поставили. Ребром. А пока будете ходить в баню, как все.

— Не все! У некоторых буржуев дома ванны имеются.

— К концу пятилетки отдельных квартир с удобствами станет больше на десять процентов, — со знанием дела сообщила маман.

— Вот обрадовала, кулёма!

Я лежал на верхней полке, подставив лицо теплому встречному ветру, который пах пряными южными ароматами, как булочная-кондитерская — ванилью. Напротив меня храпел под простыней наш попутчик Добрюха, эту смешную фамилию я прочитал на кожаной бирке его багажа. Чемодан, облепленный этикетками, одиноко стоял на тележке, которую носильщик торжественно подвез к вагону за минуту до отхода поезда. Опаздывающий пассажир неторопливо шел следом, покачивая великолепным магнитофоном «Сони» размером с коробку из-под зимних ботинок.

— Пол-«москвича»! — присвистнув, оценил Башашкин.

— Петр Агеевич! — представился он, появившись на пороге, и купе наполнилось изысканным коньячным амбре.

В Армавире на платформе, не торгуясь, Добрюха купил трехлитровую банку красного домашнего вина и всю сам выпил, но не из жадности, наоборот, он упорно угощал всех, но дядя Юра отказался наотрез. Пять лет назад Батурин с похмелья потерял сознание в ГУМе, куда пришел за покупками с женой, так долго приценивавшейся к горжеткам, что организм военного музыканта не выдержал. Начальник оркестра, узнав про этот случай, положил Башашкина в госпиталь, где ему вшили «торпеду» с гарантией на три года. Это такое лекарство от алкоголизма, а называется оно так не случайно: если принять даже каплю водки, «торпеда» буквально взрывается внутри, и ты гибнешь, как линкор в морском бою. Тетя Валя после долгих уговоров выпила полстаканчика вина и, когда попутчик вышел в тамбур покурить, тихо сказала: «Брать три рубля за такую „бормотуху“ — настоящее свинство». Дядя Юра в ответ вздохнул и плеснул себе минеральной воды «Бжни». К трезвому образу жизни он относился с безысходным оптимизмом.

— Дельфин! — вдруг крикнул кто-то.

— Где? Где? Где же?

Поезд огибал синий залив. В окнах появились любопытные головы, на ветру затрепетали прически: короткие — мужские, и длинные — женские. С кого-то сорвало «наполеонку», сложенную из газеты, и она, расправляясь на лету, взмыла вверх, словно пестрая птица.

— Где, где дельфин? — слева выглянула красивая девушка с модной стрижкой «паж», как у Мирей Матьё. — Где, Михмат, покажи!

— Там! Заенька, не туда смотришь, правее! Вили, проспишь дельфина! Эх, опять на глубину ушел… — показал пальцем вдаль крючконосый пассажир в массивных дымчатых очках, судя по всему, ее отчим.

За этой семьей, ехавшей в соседнем купе, я наблюдал с самого начала и понял из обрывков разговоров, что они тоже сходят в Новом Афоне. Такое совпадение отозвалось туманной мечтательностью в моем измученном сердце: оно сначала было занято Шурой Казаковой, потом Ирмой Комоловой, а в седьмом классе ненадолго приютило Надьку Кандалину. И вот теперь, кажется, в нем поселяется девушка-паж по имени Зоя. Сердце человека, видимо, похоже на эластичную авоську, такие продаются на базаре в Сухуми. На вид они размером с кошелек, но чем больше кладешь в них продуктов, тем сильнее эти сетки растягиваются.

— Дэсять кило картошки выдержит! — гордо обещал продавец. — Мамой клянусь!

Для убедительности сзади на гвозде в безразмерной сумке висел огромный арбуз, но не полосатый, а темно-зеленый и продолговатый, вроде дыни.

Тетя Валя сказала мне по секрету, что такие авоськи в подпольном цеху плетет великий и ужасный Мурман — друг их курортной молодости.

— Вынырнул! Вынырнул! Вон он! — завизжала в окне справа девчушка с льняной косичкой. — Ой, какой большой!

Петр Агеевич оборвал храп, закряхтел, завозился и высунул из-под простыни набрякшее свекольное лицо со страдающими глазами.

— О чем шум? — спросил попутчик, обдав меня кислым перегаром.

— Дельфин.

— Я уж подумал — ихтиозавр. Далеко?

— Кабельтовый от берега, — громко и специально для девушки-пажа ответил я.

— Ого! Мальчик начитался Жюля Верна. Ну, и где ваш зверь? — Чтобы выглянуть в окно, он приподнялся на локтях, и с его багровой шеи свесился на витой цепочке большой золотой крест.