Юрий Михайлович Поляков - Узник пятого волнореза

— Это рыба, а не зверь! — возмутилась девочка с косичкой.

— Сама ты рыба! — засмеялся Добрюха. — Ага! Ну, привет, афалина! Действительно, крупный экземпляр!

Метрах в ста от берега то появлялась, то исчезала в волнах черная лоснящаяся спина с высоким изогнутым плавником. Казалось, в море ныряет глянцевый рояль с поднятой крышкой…

Дельфин, словно почувствовав внимание целого поезда, на этот раз почти выпрыгнул из воды, и стала видна его хитрая поросячья мордочка.

— Артист! — похвалил крючконосый Михмат. — Ты видишь, Заенька?

(Если бы родители звали меня на людях «Юранька», я бы ушел из дому!)

— Вижу, — сдержанно ответила девушка-паж.

— Помнишь, в цирке?

— Помню, — еще холоднее отозвалась она, ей, видимо, тоже не нравились сюсюкающие прозвища.

— Какой огромный! — воскликнула пигалица с косичкой.

— Да, мяса много, — поморщился Петр Агеевич. — Но оно невкусное, рыбой отдает…

— Откуда вы знаете? — вскинулась Зоя.

— В войну с голодухи ели… — тяжко вздохнул наш попутчик и взялся за сердце.

— Вы что?! Нельзя есть дельфинов! — чуть не заплакала «косичка».

— Почему же?

— Потому что они умные!

— Умных-то и съедают в первую очередь! — тонко усмехнулся Михмат.

Но тут поезд канул в тесный, сырой и гулкий тоннель, а когда через минуту снова выскочил на солнце, дельфина не было, он остался за мысом, напоминавшим огромного зеленого ежа, лакающего из моря соленую воду. Людям стало неинтересно, и постепенно окна опустели.

Добрюха снова тяжело вздохнул, отыскал в наволочке толстый бумажник, кряхтя, спустился вниз, влез голыми ступнями в сандалеты. На нем была голубая майка с надписью «Спартак» и красные треники с белыми лампасами.

— Ресторан направо или налево? — морщась, спросил он. — Опять забыл.

— Направо, через три вагона.

— Да, верно. Я такой забывчивый стал. Сегодня суббота?

— Сегодня понедельник, — улыбнулся Башашкин, поняв тонкий намек на Аркадия Райкина, и добавил: — Четвертое августа.

— Как летит время! Третий вагон направо, говорите? Дойду. Я же советский человек! Может, примкнете, Юрий Михайлович?

— Нет, спасибо! — самоотверженно ответил Батурин.

— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Вернусь, в кинга сыграем, как вчера!

— Обязательно! — недоверчиво кивнула тетя Валя.

— Сколько нам еще ехать?

— Куча времени! — посмотрев на циферблат, сообщил дядя Юра. — Решили, где сойдете?

— Не знаю. Где понравится… Комнаты везде сдают.

— Выходите в Новом Афоне — не ошибетесь! — посоветовала тетя Валя.

— Хорошая мысль! Славный городок, намоленный. — Он пощупал крест на груди. — Освежусь — и будем решать. За «Сонькой» присмотрите! — Добрюха кивнул на магнитофон, мерцавший в нише над дверью.

Когда Петр Агеевич, въехав плечом в косяк, покинул купе, Батурина быстро накрыла маленький вагонный столик. Доставая из корзины еду, она причитала:

— Как это можно ехать на юг, не зная куда!

— А мы с тобой в молодости как ездили?

— Тоже верно… Но он-то солидный мужчина!

— Может, ему так нравится? Новые места. Приключения…

— Знаем мы эти приключения! Оберут как липку. Крест у него золотой, тяжеленький. За такой головы можно лишиться.

В душном купе запахло вареной курицей, колбасой, помидорами, укропом и малосольными огурцами, купленными на Тихорецкой. Я высунулся из окна по плечи. Вид моря, смыкающегося на горизонте с небом, жалобы мечущихся чаек, горький дым от «титана», затопленного проводницей, и мысль о том, что в соседнем купе едет девушка-паж, которая тоже выходит в Новом Афоне, — все это смешалось в какое-то щемящее чувство ожидания. Чего? Не знаю…

— Юраша, иди кушать! — громко позвала тетя Валя.

— Сейчас… — буркнул я, надеясь, что красивая попутчица через стенку не слышала этого дурацкого — «Юраша».

Я медлил на своей верхней полке, надеясь, что лоснящаяся спина с большим плавником снова вынырнет из волн, и тогда я крикну: «Дельфин!» Пассажиры метнутся к окнам. Зоя тоже выглянет. Я равнодушно покажу пальцем на диковину и, пожав плечами (мол, что за волнения из-за таких пустяков?), спущусь вниз, чтобы поесть. Но минута промедления обошлась мне дорого: кто-то с криком «Берегись!» выплеснул наружу опивки из стакана, и мокрые чаинки залепили мое лицо. Кое-как протерев глаза, я слез с полки и, сшибая углы шатающегося вагона, побрел в туалет --">