Габриэлла Сааб - Последний ход

тюрьму. Нас держали всего несколько дней, однако тихие выразительные вздохи моих родителей, их тщетные утешения и ободрения, жалобы моей скучающей сестры и голодный плач брата – всё это напоминало о том, что я ответственна за наши страдания.

Когда Кароль забрался на колени таты, моё внимание привлёк новый звук. Шаги.

Родители потянулись друг к другу – простой, обычный жест, но в этот момент они двигались как единое целое. Одновременно, с равной скоростью, совершенно синхронно. Две половинки одного организма. Их руки на мгновение соприкоснулись, прежде чем они посмотрели на меня. Лучше бы они этого не делали, потому что выражение их глаз заставило меня лишь крепче обхватить колени.

Мама сказала Зофье и Каролю сесть на дальнюю сторону койки, как будто ржавый металлический каркас мог их защитить; тата встал. Когда он перенёс слишком большой вес на больную ногу, то поморщился и прижал ладонь к стене, чтобы восстановить равновесие. Это было всё, что он мог сделать без своей трости. Тишина заполнила крошечное пространство, в то время как топот сапог становился всё громче, затем дверь нашей камеры со скрипом открылась, и появились два охранника. Один указал на меня. От этого жеста, как и от последовавших за ним слов, у меня сжалось сердце.

– Ты, на выход.

Всё это время я убеждала себя – нужно будет подчиниться, когда охранники придут за мной, чтобы они не обращались со мной грубо. Но меня сковал внезапный ступор.

Тата резко шагнул вперёд. Я не понимала, как ему удаётся держаться на ногах, но он стоял, пока охранник не ударил его и не повалил на пол.

Мама попыталась меня защитить – прижала к стене и закрыла своим телом.

– Не трогайте её! – закричала она. Крик гулким эхом отдавался в тесном пространстве камеры, даже когда её голова дёрнулась назад. Мама сжала меня в объятиях, но я увидела, что охранник держит её за волосы, а через мгновение он оттащил нас от стены и вырвал меня из её рук.

Я вертелась и дёргалась, – повинуясь какому-то внутреннему инстинкту, хотя в этом не было никакого смысла, – пока они вытаскивали меня из камеры, ведя себя так, словно моё сопротивление было мелким неудобством. Затем они захлопнули дверь и защёлкнули тяжёлые наручники на моих запястьях. Они уводили меня всё дальше, пока крики моих родных совсем не стихли. Жуткая мысль закралась мне в голову, я задумалась, вернусь ли к ним вообще.

Глухие удары и лязг металла отдавались эхом при каждом шаге, пока мы шли по длинным холодным коридорам. Даже моё собственное дыхание было громким. В воздухе пахло железом, кровью, пóтом и бог знает чем ещё. Если бы страдание имело запах, оно пахло бы так же, как это место.

Один из охранников открыл дверь, а его напарник вытолкнул меня за порог. Меня ослепил пронизывающий свет, я двигалась на ощупь, пока очередной толчок не вернул темноту обратно. Когда мои глаза привыкли, я поняла, что сижу в грузовике на низкой деревянной скамейке. Крыша и стены автомобиля были обтянуты брезентом, поэтому я не видела, куда мы едем. Машина тронулась, и я чуть не упала из-за резкого поворота. Заключённые, вплотную сидевшие рядом, поддерживали меня, пока грузовик громыхал по улицам Варшавы.

Поездка не заняла много времени. Чья-то безжалостная рука выволокла меня к зданию на аллее Шуха, 25 – штаб-квартире гестапо.

Я зажмурилась, то ли из-за яркого солнечного света, то ли из-за того, что не могла смотреть на массивное здание с развевающимися нацистскими флагами, ярко-красными на фоне серого камня. Один охранник сказал что-то о польских свиньях и добавил: «Шагом марш». Я последовала за заключёнными Павяка через двор, внутрь здания и вниз по лестнице, спускаясь навстречу адским мукам. Каждый шаг по узким, тусклым, серым коридорам уводил меня всё дальше в застенки аллеи Шуха, пока мы не добрались до пустой камеры. Охранник схватил меня и не смог сдержать злорадный смешок, когда я шарахнулась в сторону; но он снял наручники и велел двигаться к «трамваю» – полагаю, он имел в виду ряд одиночных деревянных сидений, расставленных одно за другим, лицом к стене.

Железная дверь с лязгом захлопнулась. В крошечном помещении воняло кровью и мочой, запахами ужаса, такими острыми, что я едва сдержала рвотный позыв – деревянный пол был скользким от того и другого.

Я была самой юной заключённой.

Я сидела на маленьком жёстком сиденье позади женщины, левая рука которой распухла, была в синяках и безвольно висела сбоку. Наверное, была --">