Сухбат Афлатуни - Гарем

Маряська не порыбачила. Маряся, толстая помесь кота породы «васька обыкновенный» и предположительно сиамки, слоняется тут же, мяу-у.

Быстро перенимается и манера обращаться к остальным («Сестры! Вот что я скажу…»), и способ передвигаться по комнате — бочком, чтобы не задеть остальных, которые тоже — бочком. Когда заканчивается сериал (слезы), она слушает, как Алконост выучил урок на скрипке, и по-домашнему журит Анатолия, строившего брату во время игры на инструменте поганые рожи…

Постепенно ей начинает нравиться и скудная, почти незаметная обстановка квартиры. Лампочка с самодельным абажуром из календаря с Пугачевой; мокрая земля в жестяной банке от болгарского горошка «Глобус»; телефонный аппарат с пропавшей трубкой, по которому с видом первопроходца вышагивает таракан.

— Сестры! — кричат откуда-то со стороны кухни. — Давайте сварганим рисовую кашу!

Каша одобрялась. И — варганилась.

«Идет! Идет!» — вопили из коридора дети; Алконост вырывал из футляра скрипку, задевая смычком бумажный колпак на лампочке с Пугачевой. Лампочка раскачивалась, шаги в подъезде нарастали.

Новенькая, магнетизированная торжественностью момента, поднималась с линолеума, на котором помогала перебирать рис.

В коридоре уже отпирали дверь, шелестели поцелуи; звук снимаемой обуви. Потом это все заглушалось скрипкой, дрожавшей в усердных руках Алконоста.

Иоан Аркадьевич входил.

Юркая Гуля с повязкой на глазу оказывалась рядом с новенькой, крепко, как могут только дети, брала ее за руку и подводила вплотную к Иоану Аркадьевичу:

— Пришла новая тетя.

Алконост переставал играть, встревоженная лампа под низким потолком — качалась медленнее; только на кухне шипело масло, ожидая первую порцию влажного риса.

«Для чего я сюда пришла?» — в последний момент успевала подумать женщина, глядя на босые ступни Иоана Аркадьевича с темными, словно обгорелыми, ногтями.

Они стояли, обнявшись.

Вокруг замерло, боясь нарушить церемонию новой любви, внешнее кольцо из женщин и девочек, а также Алконост, прижимавший скрипку ко впалому животу, и Толик в хоккейном шлеме.

Наконец девочка Гуля, поправив пиратскую повязку, звонко начинала, словно за обнимавшуюся:

— Люблю люблю люблю люблю тебя тебя тебя тебя!

— И я тебя тебя люблю люблю люблю! — откликалось за Иоана Аркадьевича прокуренное контральто Магдалены Юсуповны, удалявшейся на кухню бросить в кастрюлю рис.

— Люблю люблю люблю люблю тебя тебя тебя тебя! — подключался хор, хлопая в ладоши и пристукивая голыми пятками по желтому в ромбик линолеуму.

Сколько людей скопилось таким образом в чиланзарской квартирке-табакерке? Как делили они между собой одноместного Иоана Аркадьевича?

— Тебя люблю люблю люблю…

Почему не вызывали жалоб и удивления соседей? Кто, наконец, все это хозяйство разрешил?

Вот какие вопросы нужно было адресовать Иоану Аркадьевичу, пока он еще мог на них ответить. Вместо этого его спросили:

— Чего?

Вопрос задал тот самый психотерапевт, оторвавший наконец хмурые глаза от записей, посвященных предыдущему пациенту.

— Чего?

— На гарем… жалобы.

По левой щеке Иоана Аркадьевича пронеслась судорога. Интуиция подсказала ему (поздно), что нужно было искать психотерапевта-женщину: женщина бы все поняла, объяснила, подсказала бы выходы, утешила.

Нет, одна женщина-психотерапевт уже пребывала в его квартире, в закутке на балконе, под гирляндой сушеных яблок. Сидела в одной тапке и читала Авиценну.

— Говорите человеческим языком! — потребовали от Иоана Аркадьевича.

Судорога повторилась.

— Фамилия, имя, месяц и год рождения! — крикнули ему.

Иоан Аркадьевич не владел человеческим языком.

Это стоило ему неоконченной средней школы. Брошенной скрипки (буквально: бросил в Анхор и смотрел, как она дрейфует, рыжая в серой воде, в сторону дачи Рашидова). Так завершалось каждое столкновение с властью мужчин и их человеческим языком, на котором они друг другом командовали.

Фамилия, имя, месяц и год рождения? Это сложно. Сложности начинались с имени. Иван? Нет… Иоан. С одним «нэ», то есть… «эн». Почему с одним? А почему Иоан? Ты что, верующий?

Он не был, кажется, верующим.

Дату рождения называл всегда разную — причем ему удавалось переврать не только число и месяц, но и столетие.

Паспорт он терял регулярно, раз в год. Восстанавливая, --">