Сергей Николаевич Есин - Твербуль, или Логово вымысла

обманщиков, но много и людей честно работающих, полагающих, что без обмана они купят квартиры, выучат и воспитают детей. Но мне видно, их дети уже сейчас пьют пиво в подворотнях и твердо знают, что никем не станут. Сколько в этом городе живет плохих писателей, мнящих себя писателями хорошими, и продажных журналистов, выдающих себя за честных людей. Сколько почтенных судей уходят в этот предвечерний час с работы с ощущением выполненного долга и с некоторым страхом. А вдруг в этот же самый момент некто облеченный и неподкупный попросит открыть сумочку или портфель, в котором таится сегодняшний, летучий, как у трудолюбивой пчелы, медовый взяток. Мне сверху виден даже президент, разговаривающий с каким-то начальником при свидетельстве телевизионной камеры и при этом делающий вид, что никакой камеры здесь нет. Я все время размышляю, идеалист ли этот пятидесятилетний жилистый мужчина, или его достали из той же коробочки, из которой извлек он своих министров?

Сверху я вижу оловянный взгляд министра образования и науки Фурсенко, ведомство которого я навсегда покидаю сегодня.

Если бы этот министр знал, что думаю я о нем, рабе "Болонского процесса", лишающего Россию и ее граждан образования, он бы, конечно, лишил меня и моего заслуженного диплома, и всего, чего только можно меня было бы лишить. Но зачем мне этот самый диплом, думаю я, простившаяся со своими бронзовыми друзьями, которым поклонялась всю жизнь? Они-то прославились и без диплома Лита.

Ни министр Фурсенко, ни его надсмотрщики над высшим образованием не смогли, оказывается, лишить меня искусства полета. Я лечу и не чувствую никаких признаков, предвещающих потерю высоты и скорости. Рассказывают, это может произойти внезапно. Так иногда отказывает мотор над горами или над морем, когда заканчивается горючее.

Испокон было известно, что многие студенты, оканчивая институт, лишались искусства летать. У некоторых и раньше, на третьем или четвертом курсе пропадал дар к полету. Они только тщательно, как дурную болезнь, это скрывали, и прятались за отличными общеобразовательными оценками. Разве диплом создает писателя? Я твердо знаю, что еще летают и некоторые наши старики-преподаватели, а другие так, просто машут крыльями. Кто распределяет этот дар, и сколько еще и кому достанется летать? В министерствах и в редакциях газет и журналов, в Думе и Администрации президента сидят бывшие выпускники, уже сникшие, обленившиеся, растерявшие свои драгоценные способности. Боюсь, что многие и поступали в Лит, чтобы обменять бренд выпускника на сытую и спокойную жизнь.

Но я-то лечу! Во мне по-прежнему крепок дух и неутомима сила с воздуха. И мне хочется кричать: я лечу, лечу, лечу, и всю свою жизнь буду летать.

Я пролетаю над Москвой и думаю, как хорошо, что судьба не снабдила всех граждан нашей родины таким же, как у меня, пронзительным и все обнимающим взглядом. Какими баррикадами ознаменовалась бы тогда жизнь, как быстро перегородили бы Москву перевернутые "Мерседесы" и "Ленд Роверы". Палатки с шаурмой и копчеными курами - вот лучший строительный материал для баррикад. Не булыжник оружие пролетариата, а фонарный столб и перевернутый троллейбус. Все неминуемо кончилось бы новой революцией. И разве хоть камень сохранился бы от нынешнего хлева? Сколько детских садов смогло бы выехать летом за город на дачи, в бывшие загородные особняки Березовских и Ваксельбергов?

Я лечу над Москвой на свое главное любовное свидание. Чуть к вечеру похолодало, ветерок облегает мои ноги и шею, моя сумочка со мною. Было бы замечательно, если бы со мною летел и Саня. Но Саня, сила у которого, как у боксера Кличко, огромная, иногда ленится летать. Сейчас он на институтской старенькой ГАЗЕЛи, управляемой шофером Пашей - не путать с Павликом Масловым - везет в ночной клуб весь наш реквизит и костюмы. Этот Павлик-шофер тоже хочет посмотреть наш спектакль. А сколько еще ребят из института набежит сегодня в недорогой ночной молодежный клуб! Через два часа начнется наш первый самостоятельный спектакль. Павлик Маслов тут тоже, конечно, будет с ними.

Репетицию сегодня мы уже провели. Классики остались довольны и твердо сказали нам: "Дерзайте, ребята". На этом и заканчивается моя повесть. Главное, сказали классики, начать, а потом жить в атмосфере постоянных замыслов. Весь зал, где проходила защита, вдруг обезлюдел, покойников и живых будто вынесло, как сухие листья в окно. Классики вообще снисходительнее, --">