Александр Андреевич Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга первая

после того, как его арестуют и разлучат с ними?..

Не задерживаясь более, он выехал на дачу, где с детьми жила Елизавета Васильевна, старавшаяся заменить им покойную мать. Занятый печатанием книги, он давно не видел свояченицу и детей.

Июньский день, не обласканный солнцем, клонился к вечеру. На Петровском острове, возле ворот дачи, стояла казённая коляска. Его поджидал угрюмый чиновник. Он сухо представился, назвав себя Горемыкиным. Чиновник предъявил ордер его сиятельства, господина генерал-аншефа и кавалера графа Якова Александровича Брюса, вежливо и холодно попросил последовать за ним к его превосходительству, господину генерал-майору и санкт-петербургскому обер-коменданту Андрею Гавриловичу Чернышёву…

…И вот стучала о мостовую уже не казённая коляска на рессорах, а кованые колёса арестантского возка. Всё одни и те же мысли неотступно преследовали его: освободится ли он когда-нибудь от раздумья над свершившимся, не раскается ли в том, что сделал? Будут ли снова такие же, полные напряжения и счастья борьбы дни, какие пережил он в последние годы?

Невольно снова и снова вставали в памяти допросы, очные ставки и, наконец, суд. Ему, человеку, отлично изучившему все тонкости юриспруденции, знавшему своды законов с древнейших времён, особенно унизительной казалась судебная процедура, затеянная над ним. Он понимал, как искусственно подбирались статьи, взятые из многих кодексов, но не было найдено той, которая прямо определяла бы степень совершённого им преступления. Законы, писанные столетиями, оказывались немощными и несостоятельными, чтобы определить меру наказания писателю за книгу, обличающую крепостничество и самодержавие, защищать которое было призвано царское правосудие.

Мера наказания была найдена: писателя «казнить смертию», сочинение его «истребить». Приговор уголовной палаты, утверждённый Сенатом, должна была собственноручно подписать императрица: важный преступник был потомственный дворянин.

Радищев в ожидании «выражения воли её императорского величества» составил завещание родным. Он приготовился мужественно встретить смерть, гордо положить голову на плаху, не раскаиваясь в совершённом, глубоко сознавая, что умирает за правое дело, как поборник свободы.

Миновал месяц. Зачем понадобилось терзать его ещё месяц в ожидании исполнения приговора? Неужели правосудию и императрице мало было смерти писателя за сказанную правду и хотелось продлить мучительные истязания души?

И вот настал день оглашения Указа императрицы. Экзекутор приехал за ним в крепость в наёмной карете, чтобы соблюсти всякую осторожность со столь важным преступником.

Опять за столом, накрытым полинялым красным сукном, словно запятнанным кровью, сидели члены суда, туго затянутые в форменные мундиры. Перед столом поблёскивало зерцало — кодекс царского правосудия, вырезанное гравером на треугольной призме. Слабый свет осеннего петербургского дня, пробивающийся сквозь запотевшие окна, отражался в гранях призмы. И радужное сверкание стекла в эти минуты казалось совсем ненужным; своими яркими цветами оно будто говорило о другой жизни, которая осталась за стенами губернского правления.

Председатель суда поднялся и стал торопливо читать высочайший Указ о «помиловании» преступника. Радищев обвинялся в том, что написал книгу, «наполненную вредными умствованиями, стремящимися произвести в народе негодование противу начальников и начальства… противу сана и власти царской».

Александр Радищев — бывший коллежский советник, лишённый орденов, патентов на чины, слушал торопливый голос председателя суда. В словах приговора звучала правда, единственная правда суда о нём и его книге «Путешествие из Петербурга в Москву». Он принимал её твёрдо и спокойно. Разве мог он воспринимать эту правду по-иному, показать себя другим? Писателю, восставшему против губительства и всесилия, должно было остаться мужественным и непреклонным.

Суд, спешивший объявить Указ Екатерины II, тут же в губернском правлении привёл приговор в исполнение. Преступник внушал судьям непонятную боязнь: он казался сильнее их. Радищев гордо принял последнюю процедуру монаршего правосудия — сам протянул руки солдатам, чтоб они надели на него кандалы.

И пока молчаливые и оробевшие солдаты бренчали цепями, Радищев думал о том, что смертная казнь, заменённая ссылкой в Илимск, была определена императрицей, как --">