Юрий Владимирович Давыдов - Волонтер свободы (сборник)

о заточении "злодеев" в Петропавловскую крепость чиновник умолчал. Посол Ливен строго-настрого наказывал: "О происшествии ни слова. Пусть узнают в России. Бог весть, что там за офицеры, на этом фрегате. Ходят по всему свету, разных пагубных мыслей набираются. Неспроста среди бунтовщиков препорядочно флотских…" Впрочем, Ливен остерегался напрасно.

Офицеры "Предприятия" не принадлежали к противникам самодержавия. Они скорбели о порабощенных островитянах Тихого океана, о негритянских невольниках в Бразилии и об индейцах-невольниках в Мексике. Если эта платоническая скорбь и распространялась на белых невольников, на русских крепостных, то облегчение их участи почиталось делом и заботою властей предержащих. Нет, господин посол мог бы сообщить и капитану и лейтенантам фрегата и о восстании и даже про то, какие именно морские офицеры — на фрегате всех их знали по имени, по службе — привели на Сенатскую Гвардейский флотский экипаж, расквартированный в Петербурге. Что б они сделали, капитан Коцебу и его подчиненные? Втихомолку посочувствовали бы славным ребятам, попавшим в такую скверную историю…

Присяга была принята, молебен во здравие царствующего государя императора отслужен, чиновник откланялся. Уже у трапа, поправив шляпу, болтая о том о сем, обронил:

— Покойного императора ненадолго пережил и его государственный канцлер. А я ведь еще при графе начинала, жаль Николая Петровича, жаль. А впрочем, что ж… ролю свою он давно сыграл. Счастливого пути, господин Коцебу!

И, спустившись в шлюпку, помахал рукой.

А Коцебу остался у трапа.

Он видел, как подходили к фрегату портовые баркасы, слышал, как старший офицер Кордюков кричал в рупор по-английски, чувствовал, что ветер разводит на рейде волнение, но все это видел, и слышал, и чувствовал вчуже. Мысли его были путаные, неотчетливые, в ушах звучал голос дипломатического чиновника: "Ролю свою сыграл… Жаль Николая Петровича".

Через час Кордюков пришел в каюту и доложил капитану, что корабль изготовлен.

— Хорошо, — глухо ответил Коцебу. — Снимайтесь.

Впервые за три года он не поднялся на палубу при съемке с якоря. Во весь трехнедельный путь до Кронштадта он почти не выходил из каюты. Старший офицер являлся за приказаниями и каждый раз слышал: "Распорядитесь сами, Тимофей Васильевич". В каюте, несмотря на растворенные окна, держался сладковатый и душный запах спиртного.

Но в июльский день 1826 года капитан-лейтенант в мундире и при орденах был на шканцах и командовал так же, как раньше, — спокойно и отчетливо. В тот день фрегат пришел на Большой Кронштадтский рейд.

На рейде было тесновато: недавно вернулись из практического плавания корабли Балтийской эскадры, на "Князе Владимире" вился флаг адмирала Кроуна. В порту снаряжались в кругосветное шлюп "Сенявин" Федора Литке и шлюп "Моллер" Михаилы Станюковича, Хлебные баржи валко тянулись в Купеческую гавань. Тройка нарядных катеров под дружные песни матросов спешила в Петергоф, а ближе к Ораниенбауму вальсировали яхты во главе с командором Российского яхт-клуба князем Лобановым-Ростовским.

А Кронштадт веселился, как всегда, когда возвращалась эскадра. В Летнем саду с листвою, уже загустевшей по-июльски, военный оркестр, сыграв на утеху седым флагманам старинный полонез Козловского, исполнял любимые молодежные экосезы и польки.

Из распахнутых окон слышались смех, говор, гитарные переборы, звон стаканов. За высоким забором, крашенным охрой, сочный басок, безбожно фальшивя, выводил алябьевскую "Лунную ночь". Катились коляски, где-то бил барабан, кто-то пьяно целовался с приятелем, старые боцмана салютовали у ворот люльками, а в Морском собрании хлопали пробки.

До окончания расчетов с адмиралтейскими ревизорами Коцебу, которому до смерти не хотелось оставаться на корабле, поселился в Английском трактире, в том самом, где больше десяти лет назад отмечал последний береговой день с лейтенантом Шишмаревым, художником Хорисом и доктором Эшшольцем.

Хозяин трактира Томас, раздувшийся бочкой, почтительно встретил капитан-лейтенанта и отвел ему комнату наверху. "Лучшая из лучших, сэр!" — заверил Томас, убирая с дороги свое брюхо.

Поднимаясь по лестнице с резными дубовыми перильцами во второй этаж, Коцебу едва не столкнулся с контр-адмиралом.

— Ба! — воскликнул тот. — Здравствуй, душа моя!

— Иван Федорович! Простите, не узнал…

— Ну-ка, ну-ка, покажись! Дай-ка --">