Анна Михайловна Ветлугина - Карл Великий (Небесный град Карла Великого)

Анна Ветлугина Карл Великий (Небесный град Карла Великого)

Автор выражает глубокую признательность

Дмитрию Володихину, Светлане Кузнецовой

и Петрану Лелюку.

Пелена мороси, нечастой в предместьях Рима, поредела и иссякла. Вышло солнце, ярко раскрасив всё вокруг. Серыми остались только хламиды монахов, что гатились в хвосте процессии. Все остальные выглядели нарядно — даже стражники, охранявшие принцесс. Сами принцессы болтали между собой без умолку, будто совсем не утомились от многодневного путешествия. Хотя они уже, наверное, привыкли — за столько-то лет участия в отцовских походах. Король никуда не ездил без детей, огромного количества домочадцев и прочего люда, порой весьма сомнительного. Вокруг Его Величества вечно крутились какие-то иностранные книжники, поэты, тайно волочащиеся за принцессами, и прочие прихлебатели.

...Начинало припекать. И это в конце ноября! Что же здесь творится летом? В прошлый раз мы были в Риме ранней весной, на Великий пост, и тоже не страдали от холода.

Болтовня принцесс поутихла — видимо, их сморило. Только стражники вяло перешучивались.

Дорога пошла в гору, открывая для моего обозрения начало процессии. Среди всадников выделялась статная фигура в сине-зелёном плаще. Король наш весьма высокого роста, и в умении выглядеть значительно ему нет равных. Я помню, как много лет назад, когда саксы, устроив резню в одном из монастырей, скрылись в лесах, он приехал их замирять. Начались затяжные дожди, и многие лесные пути превратились в трясину. Королевские отряды завязли в этой непроходимой грязи, воинов начало лихорадить, и боевой дух уже еле тлел. Все понимали, что покорить саксов невозможно — они вечно будут клясться в верности, а потом учинят очередное вероломство, и — поминай, как звали!

Король тогда ничего не стал говорить. Просто осенил себя крестным знамением и решительно направил коня в лес. И все как один вскочили и последовали его примеру, даже раненые и страдающие от лихорадки. Тогда я впервые поверил, что королевская власть освящена небесами. Мне ведь приходилось слышать командные голоса. А тут не было ощущения, что тобой командуют — только восторг служения и какой-то особенный, ни с чем не сравнимый подъём.

...Мелькнула зелёная пирамидка на тонкой ножке — юный ливанский кедр, невесть как выросший у дороги. Скоро покажутся серые стены и ворота Вечного города. Колея пошла книзу, отчего стало видно гораздо дальше, и там, вдали, я разглядел толпу, преградившую дорогу.

Это меня встревожило. Как известно, король Карл следует в Рим, дабы посетить могилу апостола Петра, к которому относился с особой трепетностью. Но многие догадывались, что на самом деле он едет защитить папу Льва, обвинённого в страшных грехах. Да не просто защитить, а навести порядок в непростом деле церковного управления. Вряд ли такое развитие событий устраивает всех в Риме. Может случиться некрасивая история, особенно если учесть, что королевский отряд немногочислен.

Толпа не двигалась. Мы подъехали ближе и услышали странные звуки — будто вздыхало какое-то огромное существо. Пока я размышлял, кто бы мог так вздыхать, наша процессия ещё немного приблизилась. Стало слышно, что это не вздохи, а короткие возгласы, пропетые хором. Пелась литания к Деве Марии, но не очень сильный голос предстоятеля заглушался ветром, и слышались только о гнёты толпы: «молись о нас».

Рядом со мной трусил на рыжей кобылке низкорослый королевский биограф Эйнхард. Услышав литанию, он нахмурился и начал оглядываться, будто что-то потерял. Вдруг весь просиял и повернулся ко мне. Я не особо этому обрадовался, уж больно меня раздражала его манера говорить — с пришепётыванием. К тому же он постоянно и нудно извиняется за свою латынь, которая на самом деле превосходна. Эта назойливая привычка сильно угнетает тех, кто говорит на латыни и вправду скверно. Я вовсе не отношусь к последним, но тоже чувствую себя полным болваном, когда слышу его витиеватые сожаления по поводу собственной необразованности.

Сейчас Эйнхард был слишком взволнован, чтобы занудствовать:

   — Друг мой, Афонсо, но ведь это же двенадцатый?! Двенадцатый, точно!

Эйнхард не собирался уязвить меня, но раздражение моё усилилось. Мы ведь с ним оба — учёные книжники. Причём я даже знаю наизусть Писание, вот только соображаю не так быстро, как этот выскочка.

   — Что ты --">