Николай Павлович Задорнов - Гонконг

Николай Задорнов ГОНКОНГ

Так кончилась эта экспедиция, в которую укладываются вся Одиссея и Энеида – и ни Эней, с отцом на плечах, ни Одиссей не претерпели и десятой доли тех злоключений, какие претерпели наши Аргонавты...

И. Гончаров, «Через двадцать лет»

Глава 1 НАД ОМРАЧЕННЫМ ПЕТРОГРАДОМ

...Постыдное чувство овладело петербургскою публикою, когда англо-французский флот... явился перед Кронштадтом. Был ли взят Кронштадт?.. Нам чуть ли уже не казалось, что он взят... Англичане по делу о стоянии их флота у Толбухина маяка совершенно уподобились нам... Мы позеленели от подвигов их флота... они закричали: «Англия обесчещена и должна показать, что она не так бессильна!» ...Непир – трус! – закричали они. – Если он не взял Кронштадта и не бомбардировал Петербурга, мы должны загладить этот стыд наш другим делом.

Н. Чернышевский, «Рассказ о Крымской войне (по Кинглеку)»

...Поезд подходил к Николаевскому вокзалу, паровоз уже вошел под своды и дал гулкий гудок, а по окнам вагона все еще лило. Дождь! Дождь и ветер, как всегда в Европе и в ее «окне». Словно этот дождь и не прекращался с тех пор, как вышли на фрегате из Кронштадта.

– Отец! – радостно воскликнул лейтенант Александр Колокольцов, видя высокую фигуру в цилиндре.

Встреча русского посла, прибывшего из Японии, официальная. Сквозь зеркальные стекла вагона видно, что на перроне полно форменных шинелей. Генералы и адмиралы. Высшие чиновники министерства иностранных дел. Тут же в фуражках с голубыми и красными околышами жандармские офицеры, полиция, носильщики, не менее важные, чем жандармы.

Под крутым и гулким сводом в последний раз, как через гигантский рупор, кратко свистнул паровоз, и, громче ударили струи пара.

«Круг замкнулся! Вот когда, наконец, закончились мои путешествия! – подумал Путятин, сходя с подножки вагона. – Вот и она! Мэри, моя милая Мэри. Дети мои! Как она прекрасна, свежа и нарядна!»

На Мэри пальто из современной непромокаемой материи; и дети в таких же, с пелеринами; светские, чистые петербургские дети. Слуги со сложенными зонтиками и с готовностью оказать внимание господам и вещам.

Моряки вышли не задерживаясь. У вагона третьего класса толпа встречала матросов. Путятин взял их в поезд с собой. Ушел из Петербурга с шестьюстами, а возвратился с десятью.

Блестящий поезд, это не пиратская халка^[1] на Жемчужной или на Янцзы, где офицеры и матросы спали вповалку на палубе, не ночлег в японской деревне Миасима на пешем переходе в Хэду через горы полуострова Идзу и не Амур широкий, где и Путятину пришлось идти бечевой. Шел босой по песку с господами офицерами и матросами, налегая на лямки. Под конец плавания у парохода плавучими лесинами вдребезги разбило колеса, несмотря на то, что и баграми и жердями охраняли, как могли.

Вчера, когда отошли от Москвы, Витул снял с адмирала сапоги, и он отдыхал на бархатном диване, как в дорогом отеле, в одиночестве...

Мэри истово перекрестила мужа, словно уже при встрече благословляла его на подвиг еще более тяжкий, чем те, что он совершил в путешествиях. У нее сильная рука, объятия кратки и крепки, как и ее тройной поцелуй. Милый округлый подбородок, миловидное лицо, взгляд решительный, властный и требовательный, более адмиральский, чем у самого Путятина. Мэри воинственно воодушевлена. Она не сидела здесь сложа руки и старалась помогать делу мужа все эти годы, проведенные в разлуке. Истово и много молилась в церквах и соборах, ездила на поклонение мощам, заказывала молебны, исповедовалась и всем этим как бы торжественно присягала на верность. Ведь Евфимий Васильевич сам ей говорил, что ему нравится истовость веры.

...Выставив грудь в орденах, боцман Черный сходил среди расступившейся толпы со ступеней вокзала.

– Ваня! – удивилась жена, державшая его под руку. – А где же ухо-то?

Черный посмотрел на высокие дома вокруг площади и на Лиговке, как бы еще не веря, что вернулся.

– Ухо – ничего! – ответил он. С потерей уха он примирился. – Это не беда!

– Серебряным долларом американец снес ему ухо, самым краешком, и сразу выбросил, – пояснил Аввакумов.

«Обкорнали его! – подумал Глухарев, шедший с двумя рослыми сыновьями, одетыми в сапоги и кафтаны. – А то чуть что скажешь – и тут же его ухо...»

...Евфимий Васильевич, усевшись в --">