Мэри Джонстон - Пленники надежды

рассмеялся.

— У вас, виргинцев, странная жизнь, — молвил он. — Вы носите вышитые наряды, кружевные манжеты и воротники, пользуетесь такими же косметикой и духами, как и придворные в Уайтхолле, и все это в окружении устричных садков, табачных полей, свирепых дикарей-индейцев и негров-рабов.

Девушка изобразила на лице очаровательную обиду.

— Что ж, все-таки мы как-никак частица Англии в здешней глуши. Так отчего же нам не одеваться, как подобает дворянам и как одеваются наши родственники и друзья, живущие в самой нашей стране? Ведь и Англия, и Виргиния сыты по горло унылым платьем. Лучше уж выглядеть, как павлин, чем как гнусный круглоголовый^[2].

Ее кузен разразился мелодичным смехом и пропел строфу любовной песни из числа тех, которые пели роялисты. Он был строен, хорошо сложен и одет по последнему слову моды тысяча шестьсот шестьдесят третьего года от Рождества Христова. На молодом человеке был богато украшенный галуном камлотовый костюм с вышивкой синей лентой, а на голове его красовался недавно вошедший в моду пышный завитой и надушенный парик. Тугие локоны этого парика, ниспадающие много ниже галстука из тончайшего полотна, обрамляли красивое, вальяжно-надменное лицо с большими синевато-стальными глазами и правильными насмешливыми губами. На боку у него висела рапира с эфесом, усыпанным драгоценными камнями, и в одной белой руке, наполовину утопающей в белоснежных кружевах, юноша держал украшенную лентами трость, которой, не переставая беседовать, безжалостно сбивал белорозовые цветки вьюнков, обвивающих решетчатые стенки террасы.

Дом, частью коего являлась терраса, был длинен и низок; построенный из дерева, он имел в каждом конце по высокому дымоходу, сложенному из кирпича. От террасы к протоке, находящейся футах в ста, вела усыпанная измельченными ракушками дорожка, разделяющая надвое широкую зеленую лужайку, на которой там и сям росли деревья благородных пород, в основном кедры и кипарисы. От этой центральной дорожки отходили еще две поуже, которые, прихотливо изгибаясь, вели с одной стороны к буколической беседке, увитой жимолостью и цветущими лианами, а с другой — к гроту, сооруженному из ракушек и обвитому барвинком. Вдоль одной стены дома, под защитой утопающего в виноградных лозах крепкого частокола из стволов белой акации, были разбиты огород и цветник, где бок о бок с неяркими солдатами-овощами мирно соседствовали нарядные офицеры-цветы: мальвы, розы, высокие белые лилии, алые маки. Сзади же дома за кучкой надворных построек рос плодовый сад, в котором под жарким июньским солнцем зрели яблоки и крупная красная черешня. За садом на берегу еще одной, более узкой протоки, стояли жилища работников плантации, как белых, так и черных — два длинных ряда хижин, над которыми возвышались дом надсмотрщиков и болотные сосны. На ближнем берегу этой протоки росла индейская кукуруза, как и предписывал закон, на дальнем желтела созревающая пшеница, а дальше, к западу, простирались многие и многие акры табака, словно ярко-зеленое море, в котором лишь изредка серели сараи или сушильни для табака и которое вдалеке сливалось с более темной зеленью леса. Над всем этим прелестным пейзажем: сверкающей водой, бархатом болотистых низин, ласковыми полями и темным таинственным лесом — простиралось виргинское небо, чистое, безоблачное, ярко-голубое. Воздух был полон приглушенных звуков — далекого гула голосов, доносящегося с кукурузных и табачных полей, чуть слышного лязга железа, долетающего из кузницы, плеска и журчания воды, жужжания пчел в ульях под свесом крыши. В солнечных лучах порхали крупные золотистые бабочки, в длинные трубки цветков желтого жасмина погружались яркие колибри, на верхней ветке цветущей белой акации мелодично пел пересмешник.

Это поместье было красиво и богато. И англичанин подумал об ужасающих суммах, проигранных им Седли и Роскоммону, и быстро подсчитал в уме количество бочек табака, которые надобно будет продать, дабы уравнять счет. К тому же стоящая рядом девушка была так прекрасна, что наверняка произведет фурор в Уайтхолле, и Уоллер^[3] воспоет ее в своих стихах, а Лели^[4] сможет написать с нее портрет, нисколько при этом не льстя своей модели. Молодой человек сжал тубы, приняв окончательное решение, и повернулся к своей родственнице-виргинке, которая, забыв обо всем остальном, смотрела, как белый парус корабля становится все больше и больше.

--">