Александр Тарасович Гребёнкин - Видение Апокалипсиса

принимали отчаянный характер, ибо приходилось драться с местной шпаной. Но это имело и свою пользу: с детства я научился драться и не обращать внимания на синяки, ссадины и ушибы.

В семнадцать лет мечтая о море, я сбежал из дома и, благодаря Якову, устроился на большой пароход помощником кочегара. В те годы я был рослым, жилистым и худым, до сих пор удивляюсь, как меня взяли.

Весь мир раскрылся передо мною, словно таинственная старинная карта. Я ходил в дальние рейсы, бывал в нескольких иностранных портах, даже начал самостоятельно изучать языки, надеясь в будущем стать капитаном, считая, что это пригодиться. Помню, как я купил на толкучке в Одессе русско-испанский словарь, стал заниматься… Но одно препятствие мне мешало – я не выдерживал сильной морской качки, и при малейшем шторме страдал ужасно. Как Яков меня не поддерживал, как не приучал – все было напрасно!

Помощник капитана сердился на меня, и пообещал, после окончания плавания, ссадить на берег.

- Тошнотики мне на корабле не нужны, - сказал он.

Для меня это был сильный удар, но, где-то, внутри себя, я понимал его правоту.

Мы отправились в последний рейс, и он оказался судьбоносным.

Наше судно стояло под загрузкой в Пуэрто – Нуево - порту Буэнос-Айреса. Был вечер. Гавань цвела флагами кораблей разных стран. Над флагами плыли тёмно-синие и розовые облака, которые, казалось, дотрагивались до верхушек мачт яхт и труб пароходов. В мутноватой воде покачивались апельсиновые корки, окурки. Прибой шумел у волнореза под ветром, пахнущим рыбой и арбузами.

Прохаживаясь в порту, на пирсе я заметил девушку. Ветерок овевал ее стройную фигурку, подчеркивая выпуклые дугообразные бедра. Крепкие загорелые ноги, ласкаемые ветром, грелись голыми пятками на горячей каменной площадке, а невдалеке стояли одинокие туфли. Черные густые волосы под резкими порывами капризного ветерка взлетали, будто крылья. Девушка кормила чаек, а затем, подобрав туфли, медленно пошла из гавани в город. Повинуясь какому-то внутреннему влечению, я зашагал за девушкой, любуясь ее упругой походкой. Еще, когда она проходила мимо, я уловил запах ее духов.

Когда она приблизилась к таверне, к ней начали приставать подвыпившие американские моряки, зазывая ее присоединиться к ним, обещая веселенький вечер. Они смеялись, совали ей в лицо сигару, предлагая закурить, окатывали дымом, а затем просто стали тащить за собой. Девушка отбивалась, словно пойманная чайка, и я, не выдержав, вспомнив все свои детские навыки драк «до первой крови», ринулся в бой.

Ох, и досталось мне! Если бы не Яков, не матросы нашего экипажа, не говорил бы я сейчас с вами! Я лежал под цветущими ветвями сейбы на матросской штормовке весь избитый, но девушка не уходила. Протиснувшись сквозь толпу, она склонилась надо мной и платочком вытирала кровь с моего разбитого лица.

А потом мы уже не могли расстаться с Мариэлой.

Пока судно стояло в порту, мы виделись ежедневно и не могли оторваться друг от друга. Мы танцевали на уличных вечерах танго «портеньо» (то есть портовое танго). Мы прогуливались по шумному городу, заходили в городские парки, отдыхая под густой тенью дерева омбу. Мы лежали на теплом песке солнечного пляжа, ощущая запах влажной морской соли. Мы плыли навстречу парусникам, груженым аргентинским зерном или чилийской селитрой. Наши уста сливались в жарких поцелуях. В ветхой деревянной лачужке под шифером, за старой циновкой, закрывающей нас от всего мира, мы предавалась жаркой и неистовой любви.

Но мне пора было отправляться в путь.

Мариэла лила слезы. Она уверяла, что не сможет жить без меня, что она совсем одна на этом белом свете. После того, как закрылся консервный завод, девушка осталась без работы и вынуждена была зарабатывать в креольском ансамбле в прибрежных тавернах. Там ее и приметили американские моряки. Сальные шуточки, похлопывание по спине, унизительные просьбы, настойчивые ухаживания, стали оскорбительной обыденностью.

Мариэла часто уходила в гавань. Сидела на причале, бездумно глядела на тихую синюю воду и давала волю слезам. У нее был брат Санчо. Но он ушел работать на сахарные плантации, и о нем давно ничего не было известно. Я не мог представить без этой черноглазой девушки дальнейшей жизни.

А она

--">