Игорь Неверли - Парень из Сальских степей

проволочные заграждения и кордоны за ним тянется какая-то легенда, быть может слава, что этих людей связывает неведомая тайна.

Шли дни. По мере снижения температуры «русский доктор» обретал… польскую речь. Он уже говорил со мной по-польски, правда с заметным акцентом, но свободно и без ошибок.

Я спросил его однажды, где он научился этому довольно трудному языку.

С минуту он колебался, потом ответил прямо:

— Врать не люблю, а правду сказать… Еще не время. Может, придет такой день.

Этого дня, а скорее ночи, я ждал четыре месяца.

Ночи в Майданеке

Номер 3569 выздоровел первым и пошел на работу. Я остался: после тифа началось воспаление легких.

Когда меня должны были выписать, появился «русский доктор».

На его продолговатом лице яркие прежде веснушки теперь чуть выцвели. Он казался здоровее. Я взглянул на его мягкий подбородок, детский рот, высокий лоб и поднятые, словно в удивлении, брови. Я бы сказал — паренек, размечтавшийся большой паренек, решительно не подходили к этому лицу зеленоватые прищуренные глаза и слегка вислый нос.

«Сильный индивид. Быть может, и хищный», — думал я, глядя, как он шел ко мне широким кавалерийским шагом, в офицерских сапогах, в приличном осеннем пальто, высокий и изящный.

— Что, удивляетесь, наверное, каким я стал франтом? Это меня так мои ребята одели. Как узнали, что я назначен врачом, давай нести — кто сапоги, кто пальто, кто шапку… «Держи, говорят, надевай. В Майданеке ты первый русский доктор. И не можешь теперь ходить, как мусульманин…» ^[2].

В его голосе слышалась затаенная гордость этакими «ребятами», их чувством коллективизма.

На его груди, с левой стороны, над самым сердцем, выделялся свежим багрянцем винкель ^[3] с черной буквой «П». Поляк? Не может быть… Ведь он сам говорит…

— На винкель смотрите? Имею ли я право умереть здесь как поляк? Может быть, и имею. Бросьте, не гадайте понапрасну, когда-нибудь сам расскажу…

Он сел на край нар и сразу приступил к делу:

— Я пришел за вами.

— За мной? Да ведь я завтра возвращаюсь в столярную мастерскую.

— Это бессмысленно. После тифа и воспаления легких — на тяжелую работу? Быстро выдохнетесь. Послушайте, я теперь врач четырнадцатого блока. Мне дают пятьсот пятьдесят туберкулезников из всех лагерей Европы. Я уже подобрал санитаров. Хорошая компания: одни политические, ни одного уголовника! Нам только писаря не хватает. Вы им и будете.

Так я попал вместо столярной в четырнадцатый блок и начал вести книгу живых и мертвых.

В ревире ^[4] уже давно произошло резкое деление на блоки шакальи и человеческие. В одних наживались на бессилии заключенных, в других действительно лечили. А нужно вам сказать, что лечить в концлагере — это было целое искусство, сопряженное с большим риском.

Выдержать нажим эсэсовской медицины, стремившейся к быстрейшему и полному уничтожению «цугангов» ^[5], мог только человек великого сердца и отваги — крепкий конспиратор. Нужно было получать контрабандой лекарства от родных и Красного Креста, организовать настоящее лечение, укрывать слабых, умело сохранять тайны блока. Этих и многих других предметов лагерного лечебного дела не преподавали в университетских клиниках. Подобные пробелы в своем образовании лагерный врач должен был восполнять на ходу, практикуя под сенью окружающих его виселиц.

Из окон старых больничных бараков в задумчивости смотрели на новый четырнадцатый блок профессор Михалович, хирург Поплавский, доктор Величанский и несколько других участников тайного Союза добрых врачей.

«Русский доктор» носит койки, переселяет больных. Устраивается. Товарищ или каналья?

В шакальих блоках тоже выжидали:

— Что за фрукт? На что он клюнет: на тряпки, на водку, на звонкую или шелестящую валюту? У него пятьсот пятьдесят порций, крупное дельце. Что ж, надо с ним выпить, а станет своим — по рукам, и баста!

Но сразу же после устройства «русский доктор» демонстративно показал, на чьей он стороне.

— Завтра выдадут посылки, — сказал он за ужином своей команде. — Я видел список. Посылки прибыли Добржанскому, Чижу и мне.

— Вам? — вырвалось у Добржанского, который не умел ни врать, ни притворяться.

— А вы думали, что я сирота? У меня тоже есть семья, да еще какая! А посылки я предлагаю отдавать в общий котел. Нас семеро. Пятеро получают, а двое нет. Угощать сами знаете как: --">