Святослав Владимирович Сахарнов - Камикадзе. Идущие на смерть

Святослав Сахарнов. Камикадзе. Идущие на смерть

На Сайпане жгут черепа. Каждый год приезжают сюда из Японии отряды добровольцев, бродят по холмам, забираются в пещеры, обшаривают подножия скал. Морщинистые старики — бывшие солдаты — и гладколицые, совсем еще молодые студенты. Прилетают самолетами, приходят рейсовыми судами. Нет половины городов, стерты с лица земли. Густой тропический лес давно поднялся на развалинах, зеленые лианы оплели остатки домов, на фундаментах в рост человека трава, лишь башня католического храма, как рыбья кость, торчит над лесом. Отсюда приехавшие бредут командами по дорогам, разделяются, текут горстками к холмам, к трем возвышающимся над островом горам, шарят в кустах, залезают в норы, копают в заросших травою бункерах, собирают на плоских вершинах останки последних защитников, останки детей и женщин, построенных когда-то в печальную очередь на Марпи-пойнт. Найденное стаскивают в кучи и тщательно переписывают. Все отдельно — берцовые кости и голеностопы, лопатки и позвонки… Кости складывают в мешки, мешки сносят на площадки и собирают из них пирамиды. Вот и еще одна готова. С четырех сторон подносят зажженные свечи, и, чадя и дымя, мешки начинают гореть. Горят самоубийцы, камикадзе, люди, навечно записанные в Книгу Судеб.

Ранним утром двадцать пятого декабря одиннадцатого года Сева^[1] Сайто Кадзума, приехавший, чтобы впервые за много лет провести с семьей новогодний праздник, приказал служанке разбудить жену и детей. Было самое начало часа зайца, но адмирал привык всю жизнь вставать рано. Когда семья — жена и двое мальчиков-погодков, — тихо переговариваясь между собой, собралась в комнате, служанка раздвинула наружную стену, и в комнату хлынул холодный воздух из сада. То, что они увидели, заставило всех замолчать: на черные ветви криптомерий, на мертвый, приникший к земле папоротник опускался снег. Служанка принесла бронзовую грелку с углями, опустила ее в углубление пола и накрыла одеялом. Молча расселись, протянув к живительному теплу ноги, зябко простирая над ним руки, и не отрываясь разглядывали, как снег покрывает землю. Оттого, что он шел белой завесой, отгораживая дом и сад от окружающего мира, пропала сложенная из серого камня подпорная стенка, которая защищала сад от оползня, пропала гора над ней, сплошь поросшая низко и уродливо изогнутыми красно-зелеными соснами, исчезли верхушки сливовых деревьев и крыши соседних домов. Снег ложился на ветви, и те на глазах начинали пригибаться к земле. В белом молоке исчезло все, что еще вчера составляло смысл жизни и определяло место каждого из членов семьи: далекий остров в океане, порт, наскоро сооруженный руками пленных китайцев, и серые, длинные, похожие на гончих собак миноносцы, которыми командовал отец, город с магазинами, рынком, театром Но^[2] и с храмами, куда ходила мать, школой, в которой мальчики учились в одном классе — отец задержал на год старшего, чтобы они смогли потом вместе поступать в училище. Отец молчал, никто не решался заговорить; шел снег, настоящего мороза не было; слипаясь в воздухе, снежинки становились все тяжелее. Теперь они падали быстро, ребром, как серебряные монетки, каждая при падении делала дырку в белом покрове, скрывшем от глаз землю. А еще время от времени снег срывался то с одного, то с другого дерева, и каждый раз освобожденная ветка, шурша, взлетала вверх, но, покачавшись, замирала, чтобы начать принимать на себя новый груз.

— Все растает к полудню, — сказал Кадзума.

И жена, и оба сына согласно наклонили головы. Все будет так, как сказал он.

Отшумел, откатился радостный Новый год; этот, как никакой другой, запомнится подросткам, не раз будут вспоминать они его, самый радостный год в жизни, бездумное прощание с тем, что отошло, и такое же легкое, без дум, ожидание предстоящего. Прибран был в те дни невесомый, с бумажными стенами, полный морозного яркого света дом: у главных парадных дверей ворота из трех бамбуковых палок, украшенных сосновыми ветками, на них — веревка, сплетенная из соломы с умело продернутыми между ее прядями бумажными разноцветными полосками. Мать сменила в токонома^[3] вазу, поставила новый букет и деревянную тарелку с лепешками из риса, с красноватыми морскими водорослями, с сушеными колючими рыбами и матовой голубой сливой, служанка принесла из родника кувшин чистой воды, а повар к обеду кроме рисового пирога приготовил еще --">