Анатолий Маркович Маркуша - Последний парад

От автора

В авиацию я пришел еще в довоенное время, когда задача, обращенная к поколению, формулировалась так: летать выше всех, летать дальше всех, летать быстрее всех. И канонизированный Сталиным образ Валерия Чкалова, возведенный в ранг великого летчика нашего времени, способствовал принятию решения тысячами мальчишек — летать! А еще из Америки пришел подарок болгарского авиатора Асена Йорданова — его гениальная книга «ВАШИ КРЫЛЬЯ», адресованная юным романтикам Земли. Она стала нашим Евангелием.

И пусть никого не удивит название мною написанного — «14000 метров и выше». В ту пору это был потолок, к которому стремилось целое поколение, а достиг его первым Владимир Коккинаки.

Авиация — совершенно особенный мир. По мере сил и способностей я старался ввести в него читателя, строго соблюдая при этом лишь одно правило — ничего, кроме правды, и преследуя единственную цель: убедить — авиация лучший из миров, который дано прожить человеку.

Москва

2002 г.

Последний парад

Летчики не умирают, просто иногда не возвращаются из полета.

(Из застольного разговора)

Алексей Васильевич тихо прикрыл дверь, опасливо огляделся и осторожно присел к столу. В доме было совсем тихо. Подумал: будто конец света и никого уже не осталось. И еще подумал: чудно получается — за двадцать с лишним лет кадровой службы, едва не половина жизни под погоном прошла, а в начальники не выбился. Впрочем, подчиненность Алексея Васильевича не тяготила, во всяком случае пока он летал, и классическая формула военной поры: ведомый — щит героя, его вполне устраивала. И теперь, когда ты списан и сдан не столько в запас, сколько в архив, и рассуждать не о чем. Нормальный ход, жаловаться некому, виноватых не сыскать.

Алексей Васильевич достал лист клетчатой бумаги из новой, аккуратной стопы, примерился, но в голову никак не шло самое начало, не высвечивалась первая строчка. «Завещание? — спросил себя Алексей Васильевич и сразу ощетинился: — Ну, уж хрен вам, а не завещание!» И вроде совсем не к месту вспомнил один теперь уже очень давний разговор. Невзрачного вида майор-перестарок, судя по знакам различия, общевойсковик, спрашивает Алексея Васильевича, в ту пору, правда, скорее — Лешку Стельмаха:

— В анкете и в автобиографии вы отразили все честно и правдиво?

— Полагаю, да, а что?

— Вопросы здесь задаю я, а вы отвечаете. Понятно?

— Усвоил! Я — мальчик сообразительный…

— Превосходно. Как девичья фамилия вашей матери?

— В анкете и в автобиографии разборчиво написано: Резвая Фаина Наумовна.

— Ее национальная принадлежность?

— Об этом анкета не спрашивает, анкету интересует моя национальность. Повторяю: я — русский.

— Кто это решил?

— По родному мне языку, по воспитанию, мироощущению и культуре, майор, я — русский. И решил это лично. Сам! Впрочем боюсь, ты моего решения понять не можешь, но постарайся все-таки, ты же с живыми людьми работаешь…

Он много чего еще наговорил тому невзрачному майору, совершенно не задумываясь о возможных последствиях. Алексея Васильевича не выгнали тогда с летной работы только благодаря заступничеству командира эскадрильи.

— Лучшего своего пилотажника, головастого мужика по милости бдительного болвана, я на съедение не отдам. И не отдал. По тем временам — это был, можно смело сказать, подвиг, и рисковал комэск отчаянно.

Давняя эта история вспомнилась не к делу, и Алексей Васильевич даже рассердился: хватит, трепло! Давай пиши, валяй без заголовка, заголовок можно будет и потом врисовать. Он отступил на пять клеточек и начал:

«Преодолев средний статистический возраст российского мужчины на пять лет, полагаю разумным распорядиться относительно дальнейшего. Помру, похороны обставьте без излишеств и показухи, то есть — никаких надгробных речей, никаких поминок! Предпочтительно — закопать в землю, но если это окажется затруднительным, тогда — через печку. Имуществом распорядитесь по совести. Единственным --">