Николай Николаевич Панов (Дир Туманный) - Морские повести

Морские повести

БОЦМАН С «ТУМАНА»

Опять над палубой кают

Басы турбинные поют.

Мы с якоря готовы сняться

И выйти в море без огней…

Опять в тиши московских дней

Мне битвы северные снятся.

Опять среди полярных скал

Я путь к землянкам отыскал.

Кругом десантники теснятся…

Звучит матросский разговор…

Опять, вдали от волн и гор,

Мне сопки северные снятся.

Я прочитал впервые там

Разведчикам и морякам

Наброски «Боцмана с «Тумана»,

Вдыхая волн летящих пыль,

Вплетая выдумку и быль

В манящий замысел романа.

Такую вещь создать хотел,

Чтоб отблески геройских дел,

Как солнце в соляном кристалле,

На диких скалах отпылав,

В хитросплетенье этих глав

Правдивой жизнью заблистали,

Чтоб тот, кого ввести я смог

В мир странных встреч,

Больших тревог,

В мир приключений этой книги,

Увидел наяву, как я,

Необычайные края,

Незабываемые миги.

Героям Севера — привет!

Привет друзьям военных лет!

Пускай, романтикой овеяв,

С читателем заговорят

Медведев и его отряд,

И боцман-следопыт Агеев.

ГЛАВА ПЕРВАЯ ПЛАМЯ НАД МУСТА-ТУНТУРИ

— Молчанье — ограда мудрости, — любил говорить капитан Людов, цитируя старинную восточную поговорку.

И, помолчав, обычно добавлял:

— А попросту это значит: держи язык за зубами. Чем меньше знают о разведчике другие, тем больше знает он сам…

Вполне понятно, что в годы Великой Отечественной войны дела с участием «орлов капитана Людова» не находили почти никакого отражения в печати. И в то время как в определенных кругах имена Людова и старшины первой статьи Сергея Агеева пользуются огромным уважением и даже славой, широкому читателю пока они не говорят ничего.

Не привлек особого внимания и небывалый серебристо-багровый свет, блеснувший над горным хребтом Муста-Тунтури в одну из военных ветреных, ненастных ночей.

А ведь этой вспышкой закончился целый фантастический роман, начавшийся походом торпедного катера старшего лейтенанта Медведева у берегов Северной Норвегии в поисках вражеских кораблей. Теперь, наконец, могу я рассказать подробности этого необычайного дела.

Свет, о котором я говорю, был много ярче бледных трепещущих сполохов, то и дело взлетавших тогда со стороны океана над Скандинавским полуостровом, где шла артиллерийская дуэль между нашими кораблями и береговыми батареями немцев.

Но бойцы, просвистанные полярными ветрами, атакующие по ночам неприступные горные вершины, моряки, несущие вахту наверху на обдаваемых волнами палубах кораблей, приняли эту чудовищную вспышку за огромный пожар на торпедированном транспорте или за излучение какой-то особо мощной осветительной ракеты.

Сам я, правда, был просто потрясен, сбит с толку этим светом.

Я только что вышел из землянки; черная, сырая полярная ночь стояла вокруг. Я осторожно ступал с камня на камень, чтобы не провалиться в одну из расселин, наполненных ледяной водой.

И вдруг будто плотная повязка упала с моих глаз. Все вокруг осветилось до мельчайших подробностей: далекая линия синевато-черных окрестных гор, коричневый хаос камней базальтового котлована, двери землянок, замаскированных в скалах, даже красноватые провода полевых телефонов, протянутые по камням.

Мне почудилось, что далеко на весте вздулся дымящийся радужный шар, с огромной быстротой улетавший в черное небо. А потом океан темноты еще плотнее сомкнулся над нами.

— Вот так фейерверк! — сказал рядом со мной морской пехотинец голосом, охрипшим от удивления. — Осветительную, что ли, бросил? Нет, на осветительную не похоже!

Но когда я вспоминаю эту минуту сейчас, — озаренный фантастическим светом, встает передо мной не горный пустынный пейзаж, а жаркий и тесный кубрик корабля, в котором день спустя я встретился с героями нижеописанных событий.

Я вижу обветренные лица моряков, сидящих на койках вокруг узкого корабельного стола; вижу полосы тельняшек, потемневших от пота, под расстегнутыми --">