Андрей Татарский - Дневник из сейфа

Андрей Татарский
Дневник из сейфа

В сумерках

Еще и сейчас на Новодевичьем кладбище Москвы, в одном из тихих его уголков, где хоронили преимущественно в тридцатые годы, можно найти нарядный по тем временам обелиск. Проросла травой и мохом тяжелая гранитная плита, потемнели от времени звездочка и позолота букв… «Обыкновенная заброшенная могила», — думают люди. Откуда им знать, что в ней никто не был погребен…

Когда он вышел из редакции, город уже окутали сумерки. Близился комендантский час. От фабричных ворот торопливо шагали изможденные женщины и подростки — спешили домой. В кинотеатр, гремящий маршами «Ди дойче вохеншау» ^[1], лениво, вразвалочку входили черные и серо-зеленые мундиры. Какой-то младший чин тащил за собою толстоногую девицу в цветастом сарафане, она жеманно отбивалась, показывая на фронтон, где жирной масляной краской было выведено: «Только для немцев!».

Теплый летний вечер был наполнен скрежетом гусениц и гортанными выкриками регулировщиков. По Красному проспекту, переименованному в «Коричневый», конвейерной лентой тянулись «тигры» и «фердинанды».

Ленц уже знал: прибыл танковый корпус «Аттила» и, судя по свежему, необтрепанному виду, — с берегов Нормандии, где так и не состоялось обещанное вторжение союзников. Еще один корпус, а на прошлой неделе — три полностью укомплектованных мотопехотных дивизии, переброшенных с Балкан. Немцы методично укрепляли оборонительный плацдарм.

Скользя взглядом по выплывающим навстречу бронированным махинам, Ленц раздумывал над тем, случайность ли, что главари рейха, имевшие обыкновение громогласно объявлять любой мало-мальски защищенный участок «неприступной крепостью», на сей раз почему-то хранили молчание. Не означает ли это, что в данном случае они действительно не опасаются наших наступательных действий, более того — хотят их?

Он выбил табачные крошки из трубки и, с отвращением вдохнув пропитанный гарью воздух, устало зашагал по тротуару, небрежно козыряя офицерам и мурлыча под нос что-то из Берлиоза.

Сегодня был на редкость пустой день. Трехчасовая болтовня на редакционном совещании («Новая гениальная речь фюрера обязывает нас, сотрудников образцовой фронтовой газеты «НАХ ОСТЕН», с еще большим воодушевлением…»). Договорился было о поездке к саперам на первую оборонительную полосу, но в комендатуре отказались подписать командировку, сославшись на распоряжение службы безопасности ограничить допуск в прифронтовые районы, и чертов редактор тут же усадил за передовицу («Доблестные солдаты великой Германии! Сейчас, когда после двухлетнего победоносного марша на Восток, приближается решающий этап нашей титанической борьбы с большевистско-азиатскими ордами, вы все, как один…»). Потом правка казенно-скучных корреспонденции с передовой, «боевых эпизодов», похожих один на другой, как горошины в стручке («И как только оптический прицел поймал обезьяний лоб Ивана, снайпер Гуго Крамер, который только и ждал этого момента, лежа, не шелохнувшись, несколько часов в своем аккуратно вырытом окопчике…»).

Он едва выбрался в середине дня, чтобы взять интервью у полковника Майнца, только что получившего генеральский чин вместе с переводом из гарнизонных частей на передовую Ленц не раз сиживал с ним за одним столиком в штабном ресторане «Шлиффенгоф» и возлагал немалые надежды на этот визит, на который, впрочем, не имел никаких официальных полномочий. Майнц был польщен, благодарил за поздравления, снисходительно вспоминал о пирушках в «Шлиффенгофе» и, само собой, о том, как они едва остались живы, когда месяц назад в зале ресторана взорвалась адская машина.

— Помните, зондерфюрер, как засыпало нас битым стеклом и штукатуркой? Вы так поносили подпольщиков, словно они обязаны были предупредить о своих кознях! — Майнц смеялся, шутил, хвастал подвигами, которых не совершал, и был в таком упоении от собственной персоны, что не заметил, как разговор мало-помалу соскользнул с перечисления его прошлых заслуг на обсуждение тех еще более крупных свершений, которые предстоят ему в ближайшие дни при --">