Харри Тюрк - Час мертвых глаз (ЛП)

ряды зубов выделялись, сверкая белым, на черном от сажи лице. Он бездействовал и ждал. Земля замерзла. На опавших листьях кустов лежал тончайший слой инея. Было безветренно, и звезды были очень светлы. Биндиг медленными, осторожными движениями расстегнул ремешки каски. Он снял каску с головы, осторожно положил ее рядом с собой на землю и пару раз отодвинулся ее, пока она не лежала так, чтобы не могла вызвать шум из-за его неосторожного движения.

Потом он так же медленно отодвинул рукав камуфляжного комбинезона и посмотрел на часы. Циферблат светился бледно-зеленым сетом. Секундная стрелка скользила от цифры к цифре. Ей предстоит еще десять раз обежать вокруг циферблата, думал Биндиг, тогда наступит время. Тогда я должен быть впереди у моста, там, где стоит последний куст. И после того, как стрелка десять раз пройдет свой путь, я буду там, и тогда один часовой будет идти с середины моста до куста. Он повернется только в двух или трех метрах от меня, чтобы пойти назад к середине моста, где он встречается со вторым часовым, проделывающим такой же путь, но с другой стороны. И там, в таком же кусте, сидит Цадо и ждет его. Сегодня ночью неплохо. Это почти легче, чем когда это было другими ночами. Он поднял нож, который положил на землю перед собой. Это был обыкновенный складной нож парашютистов, с широкой деревянной рукояткой и тонким, несколько смазанным жиром лезвием. Биндиг хорошо заточил его на обеих сторонах, очень остро и без малейшей зазубрины. Это было его оружие на эту ночь. Пистолет находился в потайном кармане комбинезона.

Еще десять кругов по циферблату, думал он. И Цадо лежит с другой стороны моста. Артист. Мужчина с носом хищной птицы и шрамом на лбу, после драки в Гамбурге. Он представлял себе, как тот другой лежал там, и так же ожидал с нетерпением в засаде, как он. Цадо, думал он, бывший артист. Его звали Цадоровски, но никто не называл его так. Они называли его Цадо, и он был в роте с самого начала. На четыре года дольше, чем сам Биндиг. Он воевал на Крите и в Сицилии. Он был стреляным воробьем, и он работал в варьете метателем ножей и наземным акробатом. Биндиг думал о нем, пока медленно готовился к тому, чтобы проползти последние метры до крайнего куста. Он думал об артисте Цадо, который бросил выпускные экзамены в школе ради своего любимого занятия с ножами и непреодолимого обаяния, которое оказывали на него театральные подмостки. Он представлял себе, как Цадо теперь так же, как и он, с ножом в руке, подползал все ближе к часовому, и он знал, что Цадо убьет русского умело и осмотрительно, беззвучно и надежно.

Мост был перекинут через русло реки, протекавшей в глубокой впадине в земле. Это была очень тонкая река, но выемка на земле была очень глубока, и вследствие этого мост почти походил на виадук. Рельсовые пути слабо проблескивали в звездном свете. Биндиг видел, как часовые шли с концов моста к середине, где они встречались, обменивались парой слов и поворачивались, чтобы снова патрулировать до конца моста. Они шли, закутанные в шинели, с винтовкой на спине. Это были маленькие, черные фигуры с меховыми шапками. Издалека выглядело, как будто бы они бродили на невидимом пути, который пробегал сквозь небо мимо звезд.

Солдат с другой стороны моста уже подползал к часовому. Он приближался с навыком своей многолетней солдатской службы к пятну под деревом, стоявшего в голове моста. Он дал часовому дойти до середины моста и снова возвращаться. Каждый раз, когда часовой поворачивался к нему спиной, он подползал еще дальше вперед. Пока не добрался до дерева, за стволом которого он присел на корточки. Он наблюдал, что часовой каждый раз обходил вокруг дерева, когда снова совершал свой обход. На следующий раз, подумал Цадо. Сколько людей мне еще придется убить, собственно, прежде чем я снова смогу метать свои ножи? Он слышал, как один часовой говорит с другим. Он еще совсем молодой парень, думал он. У него снова будет то проклинающее, испуганное детское лицо, когда он умрет. Скоро я больше не могу видеть никаких мертвецов и никаких умирающих. Я вижу их каждой ночью. Если я лежу у одной из этих толстоногих деревенских проституток, я вижу трупы, и тогда девушка хихикает и грызет мой шоколад, так как она знает, что я ничего не буду говорить, и ничего не буду делать целый час. Это отвращение. Но не только отвращение. Это гораздо хуже. Нельзя так часто думать об этом. Больше нет выбора. Из движущегося поезда нельзя выпрыгнуть. --">