Николай Николаевич Шпанов - Горячие сердца

Николай Шпанов Горячие сердца

Прохор и его товарищи

Горячее сердце

Помнится, я познакомил вас с Прохором после того, как мы вернулись с Дальнего Востока. Вероятно, вы не хуже меня помните, как он там дрался на своем ястребке. Право, я убежден: умей он справляться со своими порывами, он непременно был бы удостоен звания Героя Советского Союза. А вместо этого еще до конца халхынгольской операции ему пришлось расстаться с командованием полком — он был смещен.

Для всех летчиков на Халхын-Голе было законом утверждение Прохора:

— Истребитель, проживший день, не сбив ни одного врага, — дармоед.

Эта неуклюжая, но всем понятная формула звучала как постоянный призыв: «Бить!»

И они били. С утра до вечера взоры летчиков были устремлены к небу с единственным желанием: «Покажись!» И стоило появиться противнику, как начинался «танцкласс».

Как они дрались! Противник должен по сей день помнить неизменное соотношение потерь во время затеянного им и позорно закончившегося для него «инцидента» на Халхын-Голе: три к одному в нашу пользу.

После этого Прохор дрался на финском фронте.

Я встретил его не скоро, на юге, близ румынской границы.

В биллиардной он с ожесточением заколачивал шары, так, что угрожающе потрескивали борта у луз.

— Ты можешь понять меня, — мрачно сказал он, когда мы за бутылкой вина отпраздновали у него дома нашу встречу. — Худо мне. — Он помотал своей тяжелой, словно вырубленной топором головой: — Худо! Это надо понять: полгода торчу здесь, а рубать не велят!

— Не велят — значит, не нужно.

— У тебя всегда все по полочкам разложено: тут нужное, там ненужное, — насмешливо проговорил он. — А я знаю: этот Антонеску рано или поздно нам свинью подложит. Нам вверху видать: там фрицы собираются. А разве это жизнь для истребителя: глядеть, как на той стороне границы что-то затевают? Обидно, ей-ей обидно!.. Эх, только и остается: сплясать с горя. А ну, старик, давай спляшем «Лявониху»!

Пластинка его любимой «Лявонихи» нашлась. Жильцы нижнего этажа пришли просить пощады: танец Прохора был жестоким испытанием для соседей.

Мне говорили, что именно там Прохор вторично был отрешен от командования частью. Случай был такой, какой и должен был с ним произойти: румын из армии Антонеску нарушил бессарабскую границу и углубился в нашу сторону. Таких велено было принуждать к посадке. Но на этот раз дело шло уже к вечеру, и, по словам Прохора, румын мог уйти от нашего звена, пользуясь надвигающейся темнотой. И Прохор рубанул. От румынского самолета остались обгорелые обломки. Тем хуже для Прохора: никакие оправдания не помогли, его лишили командования частью.

И вот я снова столкнулся с Прохором — он командует частью ночных истребителей. Часть на отличном счету, блестяще дерется на фронтах Отечественной войны.

На этот раз никто не помешал нам поставить «Лявониху». Тяжелые сапоги Прохора гремели на весь дом. Я с восхищением глядел на неунывающего гиганта.

— А ты все такой же, — сказал он, словно жалеючи, — цирлих манирлих, аккуратист. Да ты уж не немец ли, а? Впрочем, знаешь, что касается порядка, я тоже... того... изменился: приучаюсь! — Он многозначительно поднял крепкий, как сук, палец. — Порядок у меня теперь на первом плане.

— Свежо предание...

— У меня в полку сейчас, как в лучших домах. Только вот... — Он насупил брови, и лицо его выразило решимость. — Нынче, брат, народ стал увлекаться тараном. Спору нет: ежели нет другого способа осадить гада, так бей самим собой, своей машиной. Это правильно. Но в том-то и дело: молодежь маленько перегибать стала. Глядишь: у него и боекомплект не израсходован, и позиция выгодная, и сам невредим, а чуть что — норовит винтом фрица по хвосту рубануть либо даже по крылышку...

— Зато наверняка, — сказал я.

— Наверняка-то оно наверняка, но кому нужен такой размен: один на один — истребитель на --">