Виктор Алексеевич Наседкин - Ефрейтор Сизов и его товарищи

Виктор НАСЕДКИН
ЕФРЕЙТОР СИЗОВ И ЕГО ТОВАРИЩИ

*

М., Типография журнала «Пограничник», 1985

Родился Виктор Наседкин в 1925 году в городе Спас-Клепики Рязанской области.

Впервые с родным и прекрасным мещерским краем Виктора Наседкина разлучила война. После ее окончания он вернулся туда, жил и работал там до последних дней. Но постоянно, на протяжении своего творческого пути, он помнил и писал о суровых военных годах. В этом можно убедиться, прочитав рассказы Виктора Алексеевича, где говорится о нелегкой любви фронтовика, о неистребимой доброте прошедшего войну советского человека, и повесть о схватках советских пограничников с бандеровцами.

Интересны эти произведения и тем, что в них прослеживаются черты биографии автора.

В ЧУЖОЙ СТОРОНЕ

Было это в Германии, в один из июньских дней 1945 года. Мы с Петром Добряковым возвращались из служебной командировки. На узловой станции пересели в другой поезд. До отхода его оставалось часа полтора, и Петр предложил:

— Давай в город сходим. Посмотрим, как немцы живут.

Мне никуда идти не хотелось, да и город этот я уже видел: был тут в апреле. И Петр видел. Но он всегда любознательнее меня: так и тянет парня к новым ощущениям. Я же решил подремать.

— Раз ночью плохо спал — подремли. И место покарауль, — сказал Добряков и махнул пилоткой. На выгоревшей гимнастерке звякнули боевые награды.

Теперь ни души. Я с удовольствием растянулся на жестком сиденье, надвинул на глаза пилотку, чтобы не мешал свет. Полежал минуту-другую, но, к удивлению, сон не шел. Огорчился даже и сел к окну.

Тоскливо одному в чужой стране. Захотелось, как обычно бывает в пути, когда время ползет по-черепашьи, с кем-нибудь поговорить. О чем угодно, лишь бы не скучать. Хороши дорожные встречи — ни к чему не обязывают, ничего не требуют, а душе вроде легче после исповеди… Но поговорить было не с кем.

Я уже начал было злиться на себя за то, что не пошел с Добряковым. Злость эта усиливалась еще и оттого, что за вагонным окном пошел дождь. И вокзал, и люди стали серыми. Я с досадой поглядывал на медленно прохаживающихся по перрону немцев. Метрах в двадцати стояли две девушки в кокетливых шляпках. Одна из них — низенькая, худенькая, белобрысая, с ярко накрашенными губами — беспрестанно смеялась. Она так широко открывала рот с ровными рядами белоснежных зубов, что мне невольно подумалось: проглотит она наш солдатский вагон вместе со мной — единственным пассажиром. Другая — высокая, черноволосая, но не менее худая — все время прыскала, едва раздвигая губы, словно они были стянуты тягучей резинкой. «Да у тебя, голубушка, по всей вероятности, зубы с изъяном», — подумал я.

Потом к девчатам подошли парни в пестрых пиджаках и коротких, как трубы, кожаных штанах. Один из них — длинноногий, синеглазый блондин, другой — приземистый, с черной копной подстриженных «под польку» волос. Теперь уже смеялись четверо. Блондинка перестаралась: всплескивая руками, она выронила носовой платок. Брюнетик, стоявший рядом, проворно наклонился, поднял платок и учтиво подал его большеротой хохотушке. Она в знак благодарности сделала реверанс и многозначительно улыбнулась. Молодой человек ответил ей не менее обворожительной улыбкой. По-видимому, и сам он был доволен этим джентльменским жестом.

Меня не удивило, что молодые немцы непринужденно вели себя на перроне, хотя здесь было немало русских солдат. «Они наверняка привыкли к нам, — решил я. — Чуть больше месяца прошло, как кончилась война, а пугало Геббельса не действует больше».

Правда, --">