Юрий Ильич Дружников - Куприн в дегте и патоке

Ленину с предложением издавать для деревни газету под названием «Земля». Предложение было принято, но, как тогда писали, не состоялось «по техническим причинам». Просто большевики еще не могли прибрать к рукам всю печать, не было ни станков, ни бумаги. Печатники, наиболее квалифицированная часть рабочего народа, столь нужная партии, были против большевиков. Факт этот любопытный и малоизученный. Узнал я о нем от американского коллеги Марка Стайнберга, профессора русской истории в Иельском университете.

Вторым ответственным партийным критиком творчества Куприна стал Анатолий Луначарский. Нарком просвещения требовал от художника связи с рабочим классом, которая у Куприна отсутствовала. В этом плане Куприну предстояла перековка, выработка цельного мировоззрения. Основные суждения Луначарского похожи на аргументы Воровского.

Когда Куприн стал редактором газеты «Приневский край», которая издавалась при штабе белой армии Юденича, а затем уехал в Хельсинки и переселился в Париж, отношение к его творчеству в советской литературной критике меняет знак «плюс» на «минус».

Оказывается, никаких прогрессивных начал, упомянутых выше, не было даже и в дореволюционном творчестве писателя. В жизни у Куприна, по мнению советских биографов конца двадцатых — начала тридцатых годов, имелись две возможности реализовать себя: революция 1905-го и Октябрьская. А у него не хватило сознательности «примкнуть». В результате в произведениях «искажался облик социал-демократической интеллигенции».

Куприн, не ведающий об играх в Москве, без цензуры пишет прозу и публицистику, печатается, скучает, как все нормальные люди в мире, по местам, где родился, стал известным писателем и куда ему, в отличие, скажем, от Тургенева, доступ закрыт. Материальные трудности переносит с юмором: «Когда меня спрашивают, как поживаете? — я отвечаю: слава Богу, плохо». Возвращаться не думает, даже относится к этому весьма иронически. «Но что я умею и знаю? — пишет он М.К.Куприной-Иорданской. — Правда, если бы мне дали пост заведующего лесами советской республики, я мог оказаться на месте».

А в Москве тем временем Куприна (будто он подотчетен агитпропу) обвиняют в «социальной слепоте», «эпигонстве», «мелкотравчатости», «тупой покорности» (цитирую лишь малую часть выражений критики). Мастера упрекают в том, что он до революции «нигде не отметил роста пролетариата», а после революции «никак не откликается на боевые выступления масс». Оказывается, у Куприна (в тех самых произведениях, которые еще недавно столь высоко оценивали Воровский и Луначарский) литературные сыщики выследили теперь наличие «реакционной пошлости… проповеди под Ницше».

Крупный большевистский критик и редактор Александр Воронский написал статью о Куприне, который был пунктуальнейшим «деталеведом», под заглавием «Вне жизни и вне времени». Критика не злобная, как у других авторов, но, я бы сказал, жесткая, как тогда было принято. Воронский — непростая фигура тех лет, весьма умеренная на фоне других, но приговор Куприну был им вынесен недвусмысленный. Выстраивалась идеологическая стена между эмиграцией и советской литературой. Сам Воронский стал жертвой такой же травли, и даже в семидесятые годы его продолжали обвинять в том, что он «отрицал гегемонию пролетариата в области искусства».

В журнале «На литературном посту» (славное полувоенное название) от 1926 года имеется программная статья «Куприн-политик». Автор ее, Борис Волин, — примечательная и незаслуженно забытая фигура. Шеф отдела печати Наркомата иностранных дел, Волин вскоре стал главным цензором СССР — начальником Главлита и по совместительству директором Института красной профессуры, после чего сам присвоил себе звание профессора.

Поистине, классовая борьба с шестидесятилетним Куприным, мирно живущим в Париже, возводится в ранг важнейших внешних задач советского государства. В скулодробительной статье о Куприне критик М.Морозов установил: «Понятия Куприна о добродетели и красоте не выдерживают критики». И пояснил: у него в произведениях нет «женщины-общественницы», а есть «пленительные самки», у писателя «нездоровый скептицизм и идеологический дурман». Куприн, «сделавшись наиболее заклятым врагом советской России, в своих злобных нападках на нее опускается до самого оголтелого черносотенства».

Всему этому советский читатель должен был верить на слово. Имя Куприна в эти годы --">