Вячеслав Алексеевич Пьецух - Государственное Дитя

мамка Елизавета, дававшая показания один на один с дьяком Перламутровым, заявила, что Государственное Дитя, расшалившись, вознамерился перебраться по карнизу от одного башенного зубца до другого, оступился и рухнул наземь.

По этому делу поручик Крашенинников и майор Прохоров были подвергнуты смертной казни, жильцы помещены в Бутырскую тюрьму, тела братьев Ласточкиных отданы на съедение собакам в кинологический питомник, а мамку Елизавету хотя и сослали в Выксу, в Николаевский монастырь, но содержать приказали на полном довольствии и с почетом.

Результаты следствия по делу о гибели Государственного Дитя были опубликованы во всех российских газетах и, коротко говоря, заключались в том, что наследник престола стал жертвой несчастного случая, а окружение его было виновато исключительно в недосмотре. Однако это сообщение не только не успокоило общественное мнение, но, напротив, способствовало распространению вредных толков: дескать, дьяк Перламутров, давно присматривающийся к месту первого лица в государстве, подкупил стяжателей, застращал малодушных и, таким образом, покрыл страшное преступление, которое как раз состояло в том, что злодей Перламутров подослал к отроку Аркадию наемных убийц, тонко знающих свое дело. Кроме того, поговаривали, будто наследник жив, будто поручик Крашенинников и майор Прохоров, как-то прознавшие о готовящемся злодеянии, нарядили наследником одного из жильцов, а отрока Аркадия спрятали до поры, за что и были подвергнуты смертной казни. Бог весть, отчего у нас возникают иные слухи, но, во всяком случае, офицеров действительно наказали несоразмерно с виной, а государь Александр Петрович действительно назначил дьяка Перламутрова местоблюстителем престола, буде сам он скончается в одночасье и Палата звездочетов не поспеет к тому времени вычислить новое Государственное Дитя.

Дьяк Перламутров, сразу взявший большую власть, распорядился насчет патрулирования столицы силами гвардейских полков, установил трехлетнее тюремное заключение для нарушителей правил дорожного движения, хотя бы это были пешеходы, переходящие улицы в непоказанных местах, и ввел предварительную цензуру. Нехорошее, тяжелое настроение распространилось меж москвичами, да еще эта мгла, низко повисшая над Первопрестольной, которая угнетала душу и вгоняла людей в беспричинный страх.

2

Поезд «Лев Толстой» приближался к Хельсинки. Вася Злоткин, молодой еще человек с хорошим славянским лицом и немного оттопыренными ушами, лежал на нижней полке в своем купе и странными глазами рассматривал потолок. Уже в течение года с ним время от времени происходило что-то неладное: как на одних бедолаг вдруг нападает неясное беспокойство, а на других «куриная слепота», так Вася Злоткин иногда погружался в тяжелую мечтательность, напоминающую прострацию, и его посещали чудные грезы. Замечательно, что эти мечтания сильно смахивали на явь и он даже временами ощущал незнакомые запахи, воочию наблюдал героические картины, слышал нездешние голоса; также замечательно, что его грезы нанизывались на определенную сюжетную линию и всякая из них представляла собой фрагмент одной и той же продолжительной эпопеи; но самым замечательным было то, что Злоткин мог руководить своими видениями, что он как бы в уме сочинял роман. После первого же припадка бедняга напугался и побывал на приеме у самого Наджарова, главного психиатра IV управления; тот, впрочем, ничего серьезного не нашел и назначил только ежедневные продолжительные прогулки, но на прощание сообщил, что вообще психиатрия не столько наука, сколько искусство, и самый авторитетный диагноз есть не более чем набросок карандашом. И Вася Злоткин, успокоившись, смирился со своим недугом; так в преклонные годы люди смиряются с одиночеством и болезнями возраста, вроде гипертонии.

Поезд нечувствительно плыл по рельсам, — видимо, финны как-то умудрялись их класть без стыков, — за окном тянулись пригороды Хельсинки, присыпанные снежком, именно производственные либо складские помещения, очень опрятные и даже радующие глаз, преаккуратные домики, выкрашенные в пастельные, завораживающие цвета, автомобильные стоянки, первые улицы с редкими пешеходами, словом, приятно оживленная местность, которая предваряет любой европейский город. Вошел, вкрадчиво постучав, проводник в коричневой униформе, сказал:

— Прибываем… — и мягко задвинул дверь.

--">