Константин Михайлович Станюкович - Равнодушные

литератор не вышел. Везде одно и то же. Та же лямка. Та же скучная работа. Та же неуверенность в том, что долго просидишь на месте. Здесь он, однако, ухитрился прослужить четыре года, хотя последний год, когда выбрали председателем правления молодого Гобзина, и были неприятности. Он их терпел. Но не мог же он в самом деле молчать при виде вопиющей несправедливости. Не мог он не вступиться за Андреева. Еще настолько жизнь не пригнула его.

И хотя Ордынцев сознавал, что иначе поступить не мог, и был уверен, что и впредь поступит точно так же, тем не менее мысль о том домашнем аде, который усиливался во время безработицы и неминуемо ждал его в случае потери места, приводила Ордынцева в ужас и озлобление.

И чем ближе подходил он к своему «очагу», тем угрюмее и злее делалось его лицо, точно он шел на встречу с врагами.

Глава вторая

I

Вот и «дом».

Ордынцев быстро поднялся на четвертый этаж и, отдышавшись, надавил пуговку звонка.

— Обедают? — спросил он горничную, снимая пальто,

— Недавно сели.

— Подождать не могли! — раздраженно шепнул Ордынцев.

Он прошел в столовую и, нахмурившись, сел на свое место, на конце стола, против жены, между подростком-гимназистом и смуглой девочкой лет двенадцати. По бокам жены сидели старшие дети Ордынцевых: студент и молодая девушка.

Горничная принесла тарелку щей и вышла.

— А что же папе водки? — заботливо проговорила смуглая девочка, оглядывая большими темными глазами стол. — Забыли поставить?

И, вставши, несмотря на строгий взгляд матери, из-за стола, она достала из буфета графинчик и рюмку, поставила их перед отцом и спросила:

— Наливать, папочка?

— Наливай, Шурочка! — смягчаясь, проговорил Ордынцев и ласково потрепал щеку девочки.

Он выпил рюмку водки и принялся за щи.

— Совсем холодные! — проворчал Ордынцев.

Никто из членов семьи не обратил внимания на эти слова. Одна лишь Шурочка заволновалась.

— Сию минуту разогреют. Хочешь, папочка? — спросила она, протягивая руку к отцовской тарелке.

— Спасибо, милая, не надо. Есть хочется.

И Ордынцев продолжал сердито и жадно глотать щи.

Шурочка, видимо обиженная за отца, с недоумением взглянула на мать.

Это была высокая, довольно полная, сильно моложавая блондинка с большими черными волоокими глазами, свежая и красивая, несмотря на свои сорок лет. От ее классически правильного лица, с прямым носом, сжатыми губами и несколько выдавшимся подбородком, веяло жесткостью и холодом, и в то же время в нем было что-то чувственное. Вся она, точно сознавая свое великолепие, сияла холодным блеском и, видно было, очень ценила и холила свою особу, напоминающую красивое, хорошо откормленное животное.

На ней был черный лиф, обливавший пышные формы роскошного бюста. У шеи блестела красивая брошка; в ушах горели маленькие брильянты, а на холеных белых крупноватых руках были кольца. Густые белокурые волосы, собранные сзади, вились у лба колечками. От нее пахло душистой пудрой и тонким ароматом ириса.

— Я думала, что ты не придешь обедать! — проговорила наконец Ордынцева, взглядывая на мужа.

В тоне ее певучего контральто не звучало ласковой нотки. Взгляд, брошенный на мужа, далеко не был взглядом любящей жены.

— Ты думала? — переспросил Ордынцев и в свою очередь взглянул на жену.

Злое, ироническое выражение блеснуло в его острых и умных, темных, глубоко сидящих глазах и отразилось на бледном, худом, смуглом и старообразном лице с тонкими изящными чертами.

Все в этой красивой, выхоленной, когда-то безгранично любимой женщине раздражало теперь Ордынцева: и ее самодовольное великолепие, и обтянутый лиф, и колечки на лбу, и голос, и кольца, и остатки пудры на щеке, и подведенные глаза, и запах духов.

«Ишь рядится!» — со злостью подумал он, отводя глаза.

И Ордынцева не могла простить мужу ошибки своего замужества по страстной любви и прежнего увлечения умом мужа.

«Не та жизнь предстояла бы ей, такой красавице, если б она не вышла замуж за этого человека!» — не раз думала она, считая себя страдалицей и жертвой.

Она чуть-чуть пожала плечами и, принимая еще более равнодушно-презрительный вид, тихо и медленно выговаривая слова, заметила:

— Не понимаю, с чего ты злишься и делаешь сцены. Кажется, и так довольно их!

Ордынцев молчал, занятый, казалось, едой, но каждое слово жены раздражало и злило его, --">