Лидия Алексеевна Авилова - Яд

Ядъ

— Вотъ, здѣсь приготовлено для тебя, — сказала Марья Сергѣевна, маленькая полненькая блондинка среднихъ лѣтъ, отворяя дверь просторной комнаты съ бревенчатыми стѣнами и бѣлымъ некрашеннымъ поломъ. На кругломъ столѣ у постели горѣла лампа, по стѣнамъ и у оконъ стояло нѣсколько тяжелыхъ старинныхъ креселъ, на стѣнѣ, въ широкой рамкѣ краснаго дерева висѣло большое зеркало. Ольга Владиміровна засмѣялась.

— Какъ это оригинально! — сказала она, указывая на стѣны, — и пахнетъ сосной.

Весь день, съ пріѣзда своего въ Прудики, гдѣ она гостила теперь у своей подруги Марьи Сергѣевны, она чувствовала себя необычайно возбужденной: она много смѣялась, бѣгала взапуски съ маленькимъ Вавой и вдругъ, среди самой веселой и беззаботной болтовни, ее охватывало желаніе броситься лицомъ въ свѣжую нѣжную травку, биться объ нее головой, какъ билась когда-то при ней одна припадочная баба, и рыдать, хотя бы безъ слезъ, потому что слезъ у нея не было.

— А ты, Оленька, все та же дѣвочка, какой была до замужества, — говорила ей Марья Сергѣевна.

Теперь необычная обстановка комнаты умилила и обрадовала Ольгу Владиміровну.

— Ты знаешь, — сказала она, — я не запомню, когда я была въ деревнѣ, въ настоящей, какъ здѣсь. Весной, навѣрное, никогда.

— Ложись, — торопливо посовѣтовала Марья Сергѣевна, — а я сейчасъ же вернусь къ тебѣ, только зайду проститься съ Васей и скажу, чтобы онъ спалъ. Мы еще поболтаемъ.

— Все еще нѣжности съ мужемъ! — подумала Ольга Владиміровна, провожая подругу глазами. — Если это искренно, то… странно. Сколько имъ? лѣтъ десять супружества. А мнѣ — скоро шесть. — Она подошла къ окну, открыла его и высунулась.

Ночь была ясная, лунная, но въ воздухѣ было холодно и сыро. Еще немногочисленные листья серебристыхъ тополей дрожали въ лунномъ сіяніи, какъ отъ озноба. Днемъ прошелъ дождь и на площадкѣ передъ домомъ стояли лужи. Отъ тополей, отъ дождевой воды на пескѣ и травѣ вѣяло свѣжестью и едва уловимымъ ароматомъ. За широкимъ полукругомъ тополей было темно: тамъ толпились еще полуодѣтыя, озябшія деревья сада; они молчали и жадно ждали дня съ его тепломъ и солнцемъ, отъ которыхъ радостно развертывались ихъ молодые клейкіе листочки, готовясь жить и наслаждаться жизнью.

— Боже мой! — съ внезапной тоской прошептала Ольга Владиміровна. Она сѣла на подоконникъ и подставила свое поблѣднѣвшее лицо холодной ласкѣ луннаго свѣта. Глаза ея закрылись, и ей стало казаться, что холодъ и покой, которые она чувствовала кругомъ себя, проникаютъ въ ея тревожную душу, успокаиваютъ и убаюкиваютъ ее.

— Это безуміе, Оля! — вскрикнула Марья Сергѣевна, появляясь въ дверяхъ, — ты простудишься и настудишь комнату.

Она быстро подошла и ласково обняла Ольгу за плечи, стараясь отвести ее отъ окна.

— Оставь меня! — тихо попросила Ольга.

— Но ты спишь… — ласкаясь, возразила Маня.

— Я не сплю… я слушаю.

— Соловьевъ еще нѣтъ. Погости подольше: недѣли черезъ двѣ нельзя будетъ спать отъ ихъ свиста и трелей. Тамъ, у себя въ Петербургѣ этого не услышишь.

— Да, не услышишь, — разсѣянно подтвердила Ольга. Маня прижалась лицомъ къ плечу подруги, тихо зѣвнула и вдругъ вздрогнула отъ холода.

— Нѣтъ, накинь что-нибудь; такъ нельзя! — озабоченно замѣтила она и отошла въ глубь комнаты за теплыми платками.

— Мнѣ за тебя отвѣчать передъ… Борисомъ Николаевичемъ, — припомнила она имя мужа Ольги. Ольга открыла глаза и стала глядѣть въ садъ.

— Маня! — глухо позвала Ольга Владиміровна, — у тебя этого нѣтъ?.. Видишь, мнѣ кажется, что самое большое наслажденіе въ жизни, это — страданіе?

Марья Сергѣевна удивленно глянула на подругу изъ-подъ платка.

— Ну… какъ же? — недоумѣвая протянула она. Ольга усмѣхнулась.

— А если не чувствуешь этого, то, все равно, не поймешь.

Какая-то птица, встрепенувшись со сна, качнула вѣтку тополя, листья тревожно зашептались и по песку площадки закачались тѣни. Въ то же время тихій, протяжный крикъ донесся откуда-то издали и затихъ.

— Да неужели, — тихимъ, словно сдавленнымъ голосомъ заговорила Ольга, — неужели ты такъ и жила, такъи живешь и ничего, кромѣ Васи и Вавы, не занимаетъ тебя, не тревожитъ? Всю жизнь, такъ, безъ грѣха на душѣ, безъ… искушенія? Да, Маня?

Марья Сергѣевна встрепенулась и вмѣсто отвѣта быстро заморгала уже немного сонными глазами.

— Да, Маня? Ни разу, ни одного увлеченія? ни одного пятнышка?

--">