Василий Иванович Немирович-Данченко - Дело крови

Василий Иванович Немирович-Данченко Месть

Весело на другой день выступили лезгины в поход.

С такими джигитами, как Хаджи Ибраим и Хатхуа, нечего было бояться неудачи. Отдохнувшие за ночь лошади бодро ступали по крутизнам гор, перегородивших дорогу к русским. В угрюмой красоте и диком величии первозданные великаны сдвигались отовсюду, точно грозя раздавить смелых всадников, пробивавших путь по их трещинам. Свежестью, свободой, привольем веяло отовсюду. Часто слышался резкий и хищный крик, и большие, чёрные птицы, рассекая воздух, точно камни шлёпались в зелёные чащи айвовых деревьев. Скоро уже показались громадные дубы и величавые буки. Тёмные полосы орешника глушили их, благоухающие кисти цветов свешивались с мощных ветвей дикого каштанника, но над этим зелёным царством весеннего шелеста и птичьего гомона по-прежнему, плавая в лазури, сияли голые вершины скалистых гор. Со дна долин, когда над ними по узким карнизам поднимались лезгины, — курился туман. Клубы его медленно ползли вверх, цепляясь по скалам и кручам. Издали туман этот принимал вид каких-то сказочных чудищ. Порою туман останавливался серою пеленою в полугоре, а над ним, точно мираж вставали полуразрушенные башни старых за?мков, круглые башни, облитые солнечным светом. Ещё красивее были они под луною. Бойница в бойницу сквозили. Из синей тьмы сияние месяца выхватывало и зубцы развалившейся стены, и словно изъеденные массы старинного храма с провалившимся куполом… Верхушки таких развалин все на свету, — их основание прячется во тьме. К вечеру второго дня тропинка, обогнув свободную от тумана вершину горы, убежала опять в туман… А там дальше — лишь бездны и кручи! Перед нашими всадниками на свету обрисовалась вся чёрная арка полуразрушившихся ворот… За ними весь в алом блеске горел закат, и руины ещё угрюмее на его огнистом фоне подымали тёмный силуэт. Когда кони въехали во двор, в камнях, заваливавших его, послышалось зловещее шуршание и шорох. Но отступать было некогда… Дальше ночью нельзя ехать, — карнизы над безднами узки, — едва можно поставить ногу — и затянуты туманом. Надо было во что бы то ни стало остановиться здесь. Когда бивуак расположился, внутренность развалин была вся уже ярко освещена далеко ещё не полною луною. Позади — стены уходили во мрак, и только бойницы сквозили, точно в этой тьме были свои просветы, узкие, как лезвие ножа.

Так хорошо, так хорошо, что сердце быстро, быстро бьётся в груди у Джансеида, и дух у него захватывает.

А ночь-то, какая ночь!

— Думает ли обо мне Селтанет? — вспомнил Джансеид и приподнялся на локте.

Около послышался вздох.

— Ты не спишь, Селим? — спросил шёпотом молодой человек.

— Нет… О своём ауле думаю… Теперь Аслан-Коз убрала баранов в закуту… намолола ячменя к завтраму и погасила огонь в очаге.

И оба опять замолчали. Вид развалины, дышащее небо, словно мигающие звёзды, стреноженные кони, их фырканье и удары копыт о камень, долго ещё мерещились Джансеиду, пока он не утонул в счастливом, беззаботном сне, увидев в последнюю минуту облитую лунным сиянием круглую башню старого за?мка. Селим заснул не так скоро. Он сам стал про себя тихо, тихо напевать горскую песенку:

   «Ветерок сорвал у розы

   Лёгкий лепесток…

   Закружил его в ущелье

   И понёс в поток.

   Воды бешено клубятся

   По пути у скал,

   И обрывок бедной розы,

   Закружась, пропал.

   Далеко, внизу, на камень

   Выброшен волной,

   Умер он, благоухая,

   Ночью под луной».

Но тут Селим вдруг вздрогнул… Прямо перед ним в ярком, облитом луною пространстве показалась чья-то чёрная голова… Суеверный, как все горцы, он помянул Аллаха и прочёл молитву от оборотня. Голова пропала. Ему пришло в голову, что это так почудилось, может быть… Но вот опять она… большая, странная… крадётся… растёт… Селим сжал руку Джансеиду… Тот разом поднялся, но в тот именно момент, когда голова припала к камням…

— Тише! — остановил его Селим, — ляг! Посмотри в ворота.

Джансеид взглянул и заметил как раз поднявшуюся над камнями папаху.

— Ты видишь? — шептал ему Селим. — Это из дидойцев, должно быть.

— Нет, у дидойцев на папахах шерсть чёрная и подлиннее.

— Неужели казикумух?

— Или он, или из елисуйцев… Погоди, что он делать будет, — а сам тихо, тихо вытащил из-за пояса пистолет, взвёл курок, --">