Николай Александрович Лейкин - Из эпохи последней турецкой войны

Н. А. Лейкин Из эпохи последней турецкой войны

1. ПОМИНОВЕНИЕ

Радоница. Вторник после Святой. На Волковом кладбище идет поминовение усопших. На могилках сидят купцы, мещане, мастеровые, солдаты и чиновники. Попадается и офицер, интендантский чиновник. Женщины преобладают. Некоторые причитают, христосуются с покойниками и зарывают в землю крашеные яйца, некоторые крошат их, принося в жертву птицам. Священники, в старых отрепанных черных ризах, переходят от могилы к могиле и поют литии. За палисадниками блестит полштофик, видна принесенная с собой закуска. Уста жуют, то там, то сям раздаются возгласы, не напоминающие собой ни скорби, ни уныния.

Вот по мосткам идет бравый гвардейский «ундер» с ребенком на руках. Сзади его следует жена в пестром платье, с узелком провизии и синим коленкоровым зонтиком в руках. Двое ребятишек, держась за платье, шествуют около. Ундера увидало купеческое семейство, расположившееся за палисадником.

— Вот этот самый ундер на всю свою роту у нас в лавке говядину покупает, — говорит рыжая борода лопатой. — Уж и жох же! В четверти копейки на фунт торгуется.

— А вот бы его, Парамон Савельич, про войну спросить. Пусть порасскажет, — говорит жена. — А то что так-то, в неведении, жить! Может, уж давно страшно, а мы ничего не знаем. Вон вчера богомолка рассказывала, что уже будто на днях одного неверного турку в Новгороде поймали. Переряженный был, долго не могли догадаться, а как показали ему свиное ухо, так он и задрожал. Да не простой, сказывают, а какой-то паша. Говорят, к Петербургу пробирался.

— Может, на табачной вывеске этого самого турку поймали? — двусмысленно улыбаясь, задает вопрос реденькая борода клином.

— Смейся, смейся, Устин Наумыч! — откликается женщина. — А вот как нагрянут сюда с саблями, так хвост-то подожмешь.

— Будьте покойны, у нас в мясных рядах топоров много, и мы никогда своей храбрости не покидали, потому уже, что на бычачьей крови свою привычку имеем. Теперь нам только артикулу обучиться, и шабаш! А что вам, женскому сословию, с военным человеком знакомство иметь, то это по нынешним временам никогда не мешает, потому сейчас в случае чего защитит. Позови, Парамон Савельич, ундера-то, пусть порасскажет про военное-то.

— Да что же, я пожалуй. Терентий Гаврилыч! Милости прошу к нашему шалашу! — кричит мясник — борода лопатой.

Ундер останавливается.

— Здравия желаем господину купцу! — откликается он.

— Зайди в палисадничек-то к нам побеседовать. По рябиновой клюнем.

— Зайти не устать, да вот я с сожительницей и окромя того этой самой детской требухи с собой набрали.

— Милости просим и с сожительницей. И про них вишневой наливочки хватит.

Ундер заходит. Идет поднесение.

— За упокой души… Кого поминать-то? — спрашивает он.

— Савелья, Петра дважды, Иоанна трижды и Стефаниды с младенцем Матреной.

— Ну, вечная память!

Ундер поименно поминает покойников.

— А вот и пирожка позоблите. Прошу покорно на камушек присесть. Ну, что насчет войны слышно? В газетах-то как-то в разных смыслах пишут.

Ундер вздыхает.

— Насчет войны-с? Насчет войны теперь уже все обозначено. У нас господа офицеры даже походные сапоги закупать стали. Нижним чинам сапожный товар выдан.

— Ах, Господи! Скажите! А мы ничего и не слыхали!

— Теперь пока еще все замирение, но как только первый выстрел через Дунай, то и пошла писать. Все перепробовали. Насчет турецких зверств составили протокол, это вы слышали, составили и притянули на суд в Англию. Судили этого самого турку, но раскаяния с его стороны никакого не вышло. Не только наказания никакого не принял, но даже пардона не попросил. Порта наущает. Теперь силою оружия начнем, потому дипломатии он не страшится.

— Это королева английская дипломатией-то прозывается, что ли? — задает вопрос мясничиха.

— Молчи, не твое дело, — обрывает ее супруг. — Так, значит, и Англия не согласна?

— Англия бы ничего, но Великобритания из себя препону представляет, а персиянец с нами супротив турки. Он с тылу припекать начнет. Теперь возьмите, какие у нас пушки… Шарахнешь — и пятиэтажный дом пополам. Опять же в Туретчине все славянское единство за нас, потому и сочувствие опять началось.

— Ну, а австрияк?

— Нейтралитет. Между небом и землей болтаться будет. Туретчине плохо. Во-первых, все оттоманы возмутились, а во-вторых, денег нет, и уж --">