Максим Горький - Сказка

присматривается к братишке, присматривается, да, наконец, сел рядом с ним и спрашивает:

– Ты знаешь, что такое оппозиция?

– А что?

– Ей надобно пакости делать.

– A – как?

– Да ты скажи – можешь?

– Пакости делать? Могу!

– Тогда – идем!

Пошли. Привел старшой брат Борьку к одному дому, поставил против окон и советует:

– Бей стекла!

– А ежели за это по морде меня?

– Скажи, что из патриотизма, – не тронут.

Взял Борька камень, выбил стекло, стоит, смотрит.

Забавно! В доме люди попрятались, на улице разбежались. Подошел к нему весьма угрожающе господин городовой, кричит:

– Ты по какому случаю стекла бьешь?

– Из патриотизма.

Взял городовой под козырек, дрожит, – испугался.

– Простите, говорит, я ошибся…

И тотчас любезно исчез.

Разбил Борька еще два стекла, постоял, ожидая каких-нибудь последствий, и пошел домой, не ощутив на первый раз никаких удовольствий.

А на другой день брат опять повел его стекла бить, внушая дорогой:

– Этим путем в наше время всего легче добиться политической карьеры. Все, говорит, великие люди были разрушителями, как-то: Генрих Гейне, Тамерлан и прочие…

Так и водил он его с неделю времени, пока наконец не объявились для Борьки последствия с удовольствиями: в воскресный день перебил Борька все стекла в редакции оппозиционной газеты; вдруг подбегают к нему страховидные люди и ревут;

– Р-ра!

И приглашают:

– Пожалуйте!

– Куда?

– Просим.

– Вы – оппозиция?

– Из-збави боже! Мы решительно против…

Привели его в собрание себе подобных, а там все существа, сколько их было, орут;

– Рр-ра-а!

Один же подошел вплоть и говорит:

– Мужественная и неутомимая ваша борьба с крамолой… Вы, говорит, опора, а мы, говорит, чтим и восхищаемся, позвольте пожать вашу смелую руку: истинно русский человек Хам фон Жужелица, мексиканский румын.

Ничего понять нельзя!

Но Борька не растерялся: как бы по наитию свыше схватил стул и, замахнувшись им, кричит:

– Я могу!

Все довольны, ревут, лобзают его и шепчут в уши:

– Вы этому Жужелице не верьте, – он три дня тому назад у извозчика лошадь угнал, а раньше этого – у сонного губернатора соображение похитил, и вовсе он не румын, а тамбовский негр, однако хочет первую роль играть…

С этого дня и началось серьезное в Борькиной жизни: вооружился он крепкой палкой, ходит по городу и бьет стекла, а укажут ему человека:

– Тресни!

Так он и человека тоже.

Жители, завидя его, разбегаются, покрикивая друг другу:

– Прячься, ребята! Опять Борька вышел карьеру нагуливать.

Завистливые, но не смелые, глядя из подворотни, вздыхают:

– Н-да! Этот до счастья своего доскочит…

А которые посмелее – подражать начали Борьке: он одно стекло выбьет, а они остальные докончат и ходят за ним гурьбой, с пением, – средний брат Борькин стеклобойный гимн – инкогнито – сочинил:

Чтоб крамола передохла,

Делай, братцы, сквозняки!

Р-разобьем повсюду стекла,

И – да будут насморки!

Зачихают все злодеи

И подохнут от простуд!

А у вам тогда скорее

Мир и радость процветут!

Понимающие люди указывали автору, что это безграмотно, но он опроверг:

– Необходимо для стиля, – говорит.

Скромные жители пробовали закрывать окна ставнями, но полиция нашла это недопустимым в интересах всестороннего наблюдения за внутреннею жизнью граждан.

– Что ж? Подождем, потерпим, – соглашались жители, нация, еще древних римлян изумлявшая своим смиренством.

Борька же, приучившись к безобразию, стал чувствовать себя национальным героем, даже во сне кричит:

– Спасай Русь!

Так невозбранно действовал он, окруженный всеобщим вниманием и славословиями. Когда же, наконец, все миролюбивые жители, покоя ради, переселились в глубокую Азию, куда их искони кровь тянула, и когда стало на Руси совершенно тихо, – явился Борьке частный пристав и говорит вполне серьезно:

– В ознаменование заслуг ваших и ради поощрения их в будущем назначаю вас министром народного просвещения…^[6]

Это даже Борьку удивило до немоты – смотрит на пристава и молчит, а потом отозвался:

– Могу!

Тут старшой брат сказал Борьке с гордостию:

– Видишь, болвашка, до чего я тебя довел? Между прочим, назначь-ка ты меня профессором по кафедре истории. Я это дело насквозь знаю!..

– А меня, – просит средний, захлебываясь, – а меня…

И заплакал:

– Ах, почему я не женщина?

Этого желания никто не мог понять.

Оный тоже, конечно, --">