Алексей Зензинов , В Забалуев - Направо, налево и сзади

мужа-художника, журнальный столик, на котором так славно смотрится натюрморт из пепельницы, забитой окурками и пеплом, двух чашечек кофе на блюдцах, двух рюмок и плоской фляги коньяка.

- У тебя на даче остались вещи?- спрашиваю я.

- Сумочка.

- А у меня зимние ботинки.

- Давай,не будем возвращаться, - вдохновенно предлагает она. - Ты дойдешь в одних кроссовках?

Поверх кроссовок на мне какие-то чудовищные боты, в которых я, дурачась и гоняясь по лесу, стер ноги, а заодно промок и подмерз. Только как было не подурачится? Страна празднует Октябрьскую революцию. Слева над снежным полем - отсветы, там чудит-куролесит молодежный туристский комплекс, вертеп областного комсомольского актива. Справа в мутное, вьюжное, бесовское небо штопором врезается в воздух едкий белый дым из черной дачи, в которой накурено так, что хоть топор вешай, и нет большей радости для языков, чем обсудить наше непотребное поведение, и особенно взводится, обреченно нагружаясь водкой, Кеша, бесцеремонно брошенный Настей жених (ухажер, кавалер, воздыхатель, любовник, без пол-литра не разберешь, кем он ей приходится). А за перелесками и белой, поляной невидимое отсюда шоссе устремляется в город, где под надзором больной, деспотичной матери, как под арестом, отсиживает праздничный вечер после вчерашнего безобразного и драматичного перепоя Юля, лучшая Настина подруга и до вчерашнего дня моя знакомя и как бы пассия, у которой Настя просто так, за здорово живешь, увела ненавязчивого поклонника. А из города две пары рельс, две никогда не пересекающиеся линии, несутся, тянутся и упираются в Москву, где мерзнут, сцепив, вроде нас, руки, парочки и пары, где вечером Новый Арбат подсвечен желтыми огнями, где мне послезавтра приступать к новой работе.

Вчера на дне рождения нас неудержимо потянуло друг к другу - вроде как захлест проводов высокого напряжения, штука, крайне опасная для окружающих, но особенно для нас самих, потому что сам не замечаешь, как перестаешь оглядываться на приличия и плюешь в глаза всему честному обществу ради того, чтобы стоять в обнимку в сугробе за черным деревом, обниматься, целоваться, что-то вспоминать, например, рассказ, недописанный тобою, а про себя просчитывать, в какой самый подходящий момент бросить визави, до смерти страшась, что твой партнер по игре сделает это первым, но и не желая открывать все карты сразу и остаться с носом, ничего за свое расчетливое безумство не получив.

- Ты в котором часу завтра уезжаешь? - спрашивает Настя, и я чувствую, что вот здесь, в сугробе и на холоде она не скажет мне "Уходи!"

- В десять двадцать вечера.

- Не захватишь банки с вареньем для сестры. У меня в Москве есть сестра...

Я уже заинтригован. Какой должна быть Настина московская сестра и не поможет ли она мне скрасить месяцы и годы работы в златоглавой?

- Какие вопросы! Конечно отвезу! - торжественно скрепляю я нашу сделку.

Перед отъездом можно будет посидеть у Насти в гостиной, рассказать о своем ненаписанном рассказе. Днем я хочу съездить в Глухов, проститься с приятелями по райкому комсомола - там совсем другая компания, и я там совсем другой. В Глухове тоже есть девица, которая может проникнуться страданиями неразродившегося автора, но завтра она на дежурстве в редакции, поэтому днем надо вернуться в город и набиться в гости к Лене эта мадам до чертиков экстравагантная, такие финалы способна организовать, в жизни не расхлебаешь. А вечером, за час до поезда - к Насте. Будем отрезать хвост по кусочкам, встречаться у нее дома во время моих наездов, говорить на самые разные темы - например, про Шамбалу и Цветаеву, и, мало-помалу, доведем нашу близость до такой степени, когда разрыв приносит почти экстатическое удовлетворение. Я не знаю, какие подлянки она прячет за неподвижной, красивой улыбкой: судя по хлестким откровениям, она женщина с большим потенциалом. А сколько всего не сказано, и сколько еще предстоит!

- Ну, что, пойдем? - спрашивает она, и мы, как две параллельные рельсы, прокладываем по целине путь к дощатому дому с дымом, параллельные, потому что в ином случае состав сойдет с рельсов, а жизнь полетит вверх тормашками.

"...Холодно!""Да, а ты не одела ничего. Прижмись крепче!" "Холодно!" "И волосы у тебя такие пушистые! Наверное, трудно заплетать?" "Не шути!" "И вся ты такая красивая!... И глупая!.".

Я ли все это написал? Кончится ли когда-нибудь этот ночной разговор?

--">