Василий Иванович Немирович-Данченко - Мужицкая обитель

I

В открытом озере. — Буря

Верст двенадцать плутали мы по закоулкам и извилинам салм^[1] и заливов ладожского побережья. Наконец последняя шкера^[2] отошла назад и закуталась в серый туман. Впереди открытое озеро, я сказал бы море, потому что по глубине и размерам Ладога более заслуживает это имя, чем какая-нибудь Азовская лужа. Берега на восток, север и юг — даже и не мерещились. Спокойный и величавый простор окружал отовсюду смутные силуэты нескольких островов, до которых мало-мало было двадцать пять верст.

Сероватое освещение как раз под стать недвижному простору. Жары как не бывало. Все небо затянуло не тучками, а белыми, сквозными крыльями. Кое-где по зеркалу Ладоги бежали бороздки от лениво поднявшегося ветра. Но и он, точно уставая, приникал к теплой воде и засыпал на ней…

Изредка перед нами подымалась из воды черная усатая голова тюленя… Степка Юдин, мой лодочник, свистал каким-то особенным способом, и нерпа^[3] еще раза два-три ныряла из озера по направлению к нашей лодке…

Вода и небо… И то, и другое — веявшие на нас невозмутимою, благоговейною тишиной. Невольно воображение рисовало нашу планету, когда она носилась в пространстве, вся покрытая водою, когда от нее земля еще не отделилась и, по преданию, дух Божий носился над молчаливым, единым океаном; когда все разнообразие являлось только в переливах освещения. Солнце восходило и заходило тогда над безжизненной землей, играя на гребнях валов и золотя густые облака.

Безжизненною! Можно ли определить тот предел, где кончается жизнь и начинается механическое движение? Мы, впрочем, и не будучи свидетелями первых дней творения, любовались теперь на удивительные эффекты освещения. Когда солнце, закатываясь, вышло из-за белых крыльев, весь безбрежный простор разделился на три сливающиеся по краям полосы. На западе зыблется пламя, струится багряное по тихим водам, мало-помалу бледнея, по мере приближения к средине озера, и переходя в белесоватые, а потом и совсем стальные тоны. Вся восточная окраина Ладоги от очистившегося над нею вечернего неба казалась зеленоватой…

Несколько уже часов плыла наша лодка, мерно рассекая воду: наконец скучно стало.

— Скоро ли?

— А вот когда этот остров, — указал Степка на один из силуэтов валаамского архипелага, — зайдет за тот — будет половина!

Берег позади чуть виден. Едва-едва каймится. Валаам заметно растет перед нами. Уж теперь можно отличить, что остров лесистый. Весь синий, он несколько мрачен, как и сама обитель. Б синеве поблескивает, точно затерявшаяся в пространстве искра, купол Никольского скита, и мерещится белым пятном собор. Я держу руль прямо между ними. Мои спутники не только не внушают недоверия, напротив, наперерыв делятся со мною скудными сведениями о Валааме.

— А что, здесь часто бывают бури?

— Вона! Наше озеро с полным удовольствием. Какая лодка-сойминка^[4] — самая праведная! Как ни грузи ее, волной и без бури захлещет, бывает! Тут вот сколько наших сойминок тонуло — страсть! Тыщи! Это только слава, что озеро — морю не уступит. А зимой… Тоже мы ехали… Эконома валаамского я из сердобольской ярмарки^[5] вез. Поднялась мзга… Ветром лед рямит. Треск… Вода скрозь — полно уж все. Едем по льду, а нас волна гонит. Отец Алексей все молитвы, какие знал, прочел. "Господи, что будет с нами?" А что Бог даст, отче, говорю. "Назад бы, Степушка…" Повернул я назад, а там уж волны в сажень ходят. Как добрались — не помню, оглушило. Настоящее отражение!

Как простор Ладоги развивает зрение. Я и в бинокль едва мог рассмотреть какие-то тучки на воде — острова, а Степка Юдин по очертаниям определил, на каком именно из них его брат сено берет.

— Вон, гли-ко… Лодочка малая нам увстрен!

— Не видать. В бинокль тоже!

— Эх, барин, ваши бинки^[6] эти ничего не стоют!

Подъехали еще версты две. Действительно, лодочка ползет на нас.

— Кого несет? — кричат оттуда.

— Барина!

— Давно ль Степка в баре произошел? Ишь, вороватая душа. Ах, ты, песья муха, и впрямь барина везет. Отколь зацепил?

— С Сердоболя!

— И судьба же этому Степке! Никому, окромя его, не достанется. Поди, пятерку слупил?

— Не, десятку! — торжествовал Юдин, нисколько не стесняясь моим --">