Александр Иванович Куприн - Том 1. Произведения 1889-1896

под названием «В окно». В новой редакции и под названием «Без заглавия» вошел во все собрания сочинений.

Перерабатывая рассказ для полного собрания сочинений, Куприн произвел в нем некоторые сокращения. Так, например, после слов «он на лету поймал ее руку и поцеловал» было исключено: «В эту минуту косые пурпурные лучи заходящего солнца облили голову блондинки горячим светом и превратили в блестящий ореол ее разбившиеся белокурые волосы». Стилистическая правка такого рода характерна для Куприна, стремившегося освободить свои ранние рассказы от литературных штампов. В собрании сочинений был изменен и конец рассказа. В газетном тексте рассказ кончался так:

«Хохол ударил кнутом лошадей, телега загрохотала и скрылась из виду.

Разгадку этого странного явления я нашел вечером того же дня, когда возвратился со станции учитель. Подъехав к дому и остановившись, он казался удивленным тем, что никто не вышел его встречать. Медленно слез он с телеги, вытащил из нее какие-то узелки, мешочки и пошел в комнаты.

Минут через десять он вышел в палисадник с каким-то лоскутом бумаги в руках, шатаясь, как пьяный, со страшно бледным, перекошенным лицом. Он дошел до той скамейки, где происходили недавно уроки декламации, опустился, скорее упал на нее и застыл, судорожно вцепившись пальцами в волосы. Прошло полчаса, час, на дворе сделалось темно, а он все сидел, не шевелясь, в этой позе отчаяния. Плакал он или нет, я не знаю. Я долго глядел на него, охваченный чувством бессильного сожаления к этому человеку, все счастье которого рушилось так внезапно и так грубо в несколько ужасных мгновений. Наконец ночной мрак совершенно окутал его и скрыл из моих глаз.

На другой день я его опять увидел, но это был уже иной человек, чем прежде. Он весь как будто бы опустился, сгорбился, стал еще тщедушнее и меньше. Лицо его приняло страшный, землистый оттенок, между бровей прорезалась глубокая, скорбная складка. Он бродил бесцельно по садику, не обращая внимания на свои любимые цветы, с опущенной головой, походкой больного или сумасшедшего. Мне страшно хотелось подойти к нему, взять его за руку, сказать ему несколько дружеских, утешительных слов. Но разве имел я право поступить таким образом? Что принесли бы ему мои слова, кроме раздражения против незнакомого человека, осмелившегося непрошено касаться грубою рукою его тяжелой душевной раны?

V

Лето кончалось. Ночи стали туманными, холодными и росистыми. Я уже стал подумывать о том, чтобы перебраться в город, перечистил свои ружья, разобрал удочки и начал укладывать чемоданы. День моего отъезда совпал как раз с отъездом учителя, так что мы встретились на станции и молча издали раскланялись. Он был вместе со своим мальчиком. В последние дни, после побега матери, ребенок совсем притих, и я только изредка, мельком, видел его в саду и на улице. Может быть, он и не понимал всего значения рокового события, но тяжелое постоянное отцовское горе не могло не повлиять на него угнетающим образом. На станции он шел, держа за руку отца, молчаливый, не по-детски серьезный, с бледным, болезненным личиком. Падал мелкий, беспрерывный осенний дождь; все было мокро, серо и уныло: и платформа станции, и лица служащих, и стенки вагонов, и пожелтевшие деревья. Сердце невольно сжималось тоскою при виде этой грустной пары, взрослого и ребенка, идущих медленно и серьезно под сентябрьским дождем.

Зимой я совсем потерял из виду моего дачного соседа и даже, по правде сказать, позабыл о нем. Зато весною, перебравшись в свою прошлогоднюю хату, я был удивлен, увидев в палисаднике, напротив, учителя, сидевшего на корточках под клумбой, в широкой синей блузе… Мальчик стоял тут же рядом, точно так же, как и в прошлом году, когда я его увидел в первый раз, он сильно вырос и стал как будто бы тоньше, его длинные льняные волосы были теперь коротко обрезаны. Учитель совсем мало переменился, только разве борода его немного посветлела, потому что, вероятно, в ней прибавилось несколько седых нитей за это время.

Я наблюдал, как однообразно и скучно текло время для моих соседей. Отец по-прежнему проводил целые дни в палисаднике, но я уже не замечал в его работе прежней спокойной и радостной хлопотливости. Теперь он продолжал свое любимое дело как-то механически, точно из желания хоть чем-нибудь пополнить скучное время. Понурый, постоянно грустный, вялый, он производил сразу впечатление человека, удрученного давнишним, сделавшимся --">