Андрей Платонов - Том 2. Эфирный тракт

Андрей Платонович Платонов Собрание сочинений Том 2. Эфирный тракт

Эфирный тракт^*

В бассейнах рек Верхнего Дона, Оки, Цны и Польного Воронежа приютились тихие земледельческие страны, населенные разнородными и даже разноречивыми племенами. Это неправда, что в этих равнинных и полулесных краях живет сплошной русский народ. Там живут потомки уставших диких странников – людей, в неукротимой страсти жизни искавших счастья на земном шаре, гонимых из дальних стран лихою природой и алчными повелителями.

Скифы, сарматы, булгары, скандинавы, черемисы, татары и даже иранцы и индусы отцовствовали над этими земледельцами, и у пахарей остались черты их отцов. Встречаются узкие глаза и скулы в откос – восток, и бывают серые и синие удивленные очи и овальное лицо – север и прохладное море.

И весь этот давно угомонившийся народ сеял теперь просо, ходил пешим, а не скакал на коне, и любил свой приют благодарной семейной любовью.

Посетивший эти посады в начале XX века германский ученый-ориенталист (востоковед) профессор Гаузер писал в отчете о своей командировке, выпущенном за границей, следующее: «происхождение расы, населяющей бассейны упомянутых рек, самое темное и запутанное. Ни язык, ни обычаи, ни памятники древности, – ничто не подтверждает единства расового корня, ничто не указывает на цельность линии поколений. Наоборот, следует принять, что страна заселялась и рассеивалась несколько раз, каждый раз оставляя редкие затерянные семьи.

Различные расы, таким образом, последовательно накладывали свое лицо на эту землю, рассеиваясь затем в пространствах пустынной Европы и затериваясь в темных прожитых веках. Все же отличительной чертой тех древних отцовских народов, поскольку эту черту можно уловить в потомках, является кротость нрава, мужественность сердца и неистребимая жажда свободы и материального благополучия.

Несомненно, черты предков сохранялись здесь на редкость. Только пылающее желание действовать, жить, ощущать и иметь – чем были наделены их забытые отцы – теперь вошло в глубь натуры этих людей и там живет в затаенной форме и в прочном целостном составе.

Психологическое строение теперешних заселенцев можно очертить следующими образами и понятиями. Активность предков превратилась в мудрость потомков. Дикая воля стала цветущим сердцем, и воин обратился в пахаря. Исторически такое превращение психологических типов имело место, стало быть, может иметь место превращение этих типов и в обратном порядке: сердце созерцателя может стать волей дикого воина. Нужна лишь какая-то внешняя катастрофа, внешний толчок, – и психологические центры легко переместятся вновь…»

Профессор Гаузер писал эти строки в 1901 году и многое, может быть, напутал.

Михаил Кирпичников не особо разбирался в сочинении профессора и верил ему на слово: значит, я, по кровям, из тех, про каких написано. Но ни слово, ни копейка, ничто не поможет человеку, раз он начал метаться, раз он почувствовал духоту и тоску в своем сердце и мучение в своем растущем мозгу.

Поужинав, Кирпичников вышел за обтрепанный подол городка, за слободку Паршевку, и остановился в летнем вечернем поле, дымящемся влагой почвы. Невдалеке – весь городок был в кузове неширокой балки – стояла нарядная черепичная мастерская, где днем трудился Кирпичников.

Яростная дневная работа с поштучной оплатой выматывала все силы из тела Кирпичникова, зато по вечерам он предавался размышлению.

Был 1923 год. Кирпичников был хорошо грамотен, общителен и терпелив и все же почти не имел товарищей. В этом городке, предававшемся какому-то забвению жизни, скучно и гнусно удавливались дни.

В самом деле – бессвязно, в огорожах, стояли дома, построенные из чего попало: из наворованных с железной дороги вагонных досок, из больших дровин, выловленных с реки во время сплава, из самана и прочих захолустных и случайных материалов. Домики стояли молча, были снабжены ставнями и в своих чуланах и тайниках хранили бочки, банки и всякие иные сосуды с маринованной и соленой едой, уготованной впрок, на два года вперед. Жители, казалось, были напуганы какой-то недавней страшной катастрофой и скупо собирали крошки со стола в своем занавешенном глухом жилье. На дворе торжествовали собаки и ночью выли от сытости и отсутствия врага. Женщины города были красивы и молчаливы. Женщины человечнее мужчин; они, наверное, не любили ни мужей своих, ни этого скудного --">