Андрей Ефимович Зарин - Неудачная охота

хвастнуть.

-- Нет. Пойду на охоту.

-- Что-о?

Это, правда, казалось изумительным, но, быть может, это самое изумление и оказало влияние на мое решение.

-- К ямам пойду -- ответил я с видом полного равнодушия, -- там заночую, а утром домой.

-- Ну, ну, -- сказал Краснов, качая головой, -- я уж матери не скажу про это. Скажу, что ты отозван.

-- А что?

-- Она звала тебя разговеться.

Я снова почувствовал себя смущенным.

А погода была на-диво. ч

Я подумал, как удивительно хорошо должно быть там, на озерах, окруженных орешником и свежей молодой березою.

-- Пожалуй, и не говори. Мне всё равно...

-- Нет, нет! А то она страх как на тебя рассердится, -- сказал Краснов.

Я зашел к Казюку в лабораторию (он жил при училище) и сказал ему, что согласен.

Казюк очень обрадовался.

-- В три часа зайду.

-- Заходи в три...

III.

На мое счастье в эту пору Ануся была в костеле.

Я надел высокие сапоги, сумку с патронами, ягдташ, накинул пальто и вышел тотчас, едва явился Казимир с двумя ружьями.

Казимир вместо сумки имел большой холщевой мешок, и в его обычном костюме были только переменены сапоги.

Мы зашагали и скоро вышли из города.

Крошечная Вилейка разлилась, как озеро. Кругом зеленела трава, и, едва мы перешли Крестовую гору, как красота расцветающей природы охватила меня чарующей силой и заставила забыть всякое смущенье.

А, собственно, ничего особенного не было.

Огромный луг, покрытый прошлогодней травою, на котором кое-где еще белели пятна нерастаявшего снега, на далекой окраине черный лес, и надо всем синий свод ясного неба. Ничего особенного, а сердце охватывало умиление, и чувствовались и сила, и бодрость, и вера во что-то светлое, радостное.

-- Смотри, как хорошо! -- сказал я.

Поспеть бы, -- ответил равнодушно Казимир, отмеривая гигантские шаги.

Мы поспели часам к семи на место.

Ямы, -- это -- ряд небольших озер, разбросанных по огромной, но редкой березовой роще.

Мы остановились подле одного, выбрали место и расположились закусить.

-- Я-то не буду: грех, -- серьезно сказал Казимир.

-- А охотиться не грех?

-- Да, ведь, иначе всё перебьют... -- ответил он.

Я съел пару яиц, запил холодным чаем и, завернувшись в пальто, сел у ствола березы.

Перед нами, сквозь куст орешника, растянулась зеркальная гладь озерка.

Ровным полукругом очерченный берег на другой стороне весь покрыт был орешником, и гибкие ветви свешивались над водою, а позади их белели стволы берез, а между ними синело небо.

И вокруг безмятежная тишина.

Солнце медленно спускалось к закату, и в природе было так дивно, прекрасно.

Я сидел погруженный в какие-то неясные грезы, а Казюк, бормоча что-то себе под-нос, зарядил ружья, уложил их рядом, разложил свои доспехи и стал что-то стругать ножом.

Я сидел и, вероятно, заснул.

Думаю, что заснул, потому что не сразу пришел в себя, когда Казимир толкнул меня, и солнце уже сменилось ясным месяцем, от которого было почти так же светло в прозрачном, чистом воздухе, как днем.

IV.

Что такое? А? -- вздрогнув, заговорил я; но Казюк зашипел, стиснул мне руку и только дернул головою вперед.

Я взглянул -- и замер.

То же озерко лежало гладкое, недвижное, как зеркало, окруженное, словно рамкою, кустами орешника, но посредине его величаво плавал огромный белоснежный лебедь.

Видали вы лебедя на свободе, дикого лебедя?

Вот, царь-птица!

Белизна его перьев ни с чем несравнима. Огромный, изящный, с длинной шеей, которая извивается и колеблется с несказанной грацией; и он движется, не возмущая глади воды, не делая никаких видимых движений, словно несет его в тишине природы неощутимый ветер.

И вдруг этот красавец взмахнул крыльями и вытянул шею, и в тот же миг над нами прошумело что-то, и на гладь озера опустился другой лебедь.

Теперь их было двое.

Месяц

--">