Николай Фридрихович Олигер - Дрок

тропинки, безлистные виноградники и пахучие апельсинные сады. Тут никто не мешал говорить, о чем угодно, и никто не перехватывал чужих взглядов и улыбок.

Было тихо и спокойно, и солнце грело временами, почти, как летом, но весна еще не пришла. На безлистных прутиках дрока едва только обозначились цветочные почки -- совсем ничтожными зелеными бугорками. А с севера то и дело налетал сердитый трамонтано, накидывал на монте-Соларо зыбкую туманную пелену, пенил холодное море и злобными горстями бросал со скал в сады и рощи соленую пыль и мелкий острый щебень. Весна еще не пришла.

Недели текли быстро, а глиняная копилка наполнялась медленно. Мариетте, впрочем, некуда было торопиться. Ей только было немножко стыдно, что она чувствует себя такой счастливой вдали от родителей и родной деревни.

Трамонтано стихал. Ничтожные зеленые почки наливались и пухли.

Мариетта хорошо запомнила. Это случилось на тропинке, которая проложена вокруг Телеграфной скалы, неподалеку от каменной скамейки, поставленной для форестьеров, -- чтобы они могли сидеть, отдыхать и наслаждаться видами.

Не доходя шагов десяти до этой скамейки, Карло остановился, посмотрел себе под ноги так внимательно, словно потерял иголку, и сказал:

-- Мне приходится ехать в Америку, Мариетта! Рыбаков здесь больше, чем рыбы. А у меня есть мать и маленькая сестренка... До сих пор мать и сама кое-что зарабатывала, но теперь ее совсем свалил с ног ревматизм.

Мариетта выслушала его совсем спокойно, потому что не сразу поняла, в чем дело. Она не знала еще, что прекрасное здание счастья можно выстроить только на сыпучем песке.

-- Ведь, море такое большое... Неужели оно не может прокормить всех, кто только захочет трудиться?

-- Нет, Мариетта! Я -- неплохой рыбак и выезжаю на ловлю в такую погоду, когда все другие лезут под теплое одеяло, -- и все-таки мне трудно прокормить троих. И, кроме того, мне совсем не хочется всю жизнь провести таким жалким бедняком. В Америке способный и крепкий человек может разбогатеть очень быстро, потому что каждая серебряная лира там величиной с хорошие карманные часы. И, ведь, я не останусь там навсегда! Я накоплю достаточно денег и вернусь. Тогда передо мной не будет драть нос всякий кабатчик или отельная хозяйка.

-- И это... скоро?

-- Нужно торопиться. Эмигрантский пароход уходит из Неаполя на той неделе.

-- Что же, Карло... Если так нужно -- счастливого пути! Я только никогда не могла бы подумать...

-- Что?

Карло все еще не поднимал глаз, -- и Мариетта тоже не хотела смотреть на своего спутника, потому что у глаз есть свой особенный -- и слишком болтливый -- язык. Девушка отвела глаза в сторону и посмотрела на густые заросли дрока, обступившие каменную скамейку. Посмотрела и негромко вскрикнула, и схватила за руку удивленного рыбака.

На одной из серых тоненьких веточек сидел золотой мотылек. Это был первый цветок дрока, первый из миллионов, которые скоро покроют весь остров. И при взгляде на него у девушки вдруг так больно и томительно сжалось сердце, и застучало в висках, а светлый день померк. Шатаясь, она кое-как добралась до каменной скамейки.

-- Счастливого пути, Карло... Счастливого пути...

Нежданные слезы -- самые горячие. Они потекли обильно и обожгли руку рыбака. Может быть, в другое время он просто переждал бы несколько минут, или наговорил бы несколько обычных, жалких слов утешения, -- но, ведь, дрок зацветал. Карло не мог ждать и поторопился осушить эти горячие слезы, -- как умел.

-- Но, ведь, уже на той неделе... на той неделе уходит пароход, Карло...

-- Он отлично уйдет и без меня... Видишь ли, я люблю тебя, -- а это очень меняет все дело! Оказывается, я не могу жить без тебя... Ну, вот, просто не могу -- и только!

-- И ты не уедешь?

Разумеется, он не уехал. На одну чашку весов он бросил всю Америку, эту волшебную страну, куда уехало уже так много его товарищей и родственников, и где серебро гребут горстями, бросил мечты о богатстве и о новой свободной жизни. На другой чашке были одни только поцелуи Мариетты -- и все-таки они перетянули. Правда, они были достаточно горячи, эти поцелуи, а дрок с каждым днем расцветал все гуще. Кое-где первые робкие мотыльки слились уже в сплошной золотой узор, -- и после полудня влажный и теплый воздух наполнялся уже сладким медвяным запахом.

Хозяйка нередко бранила теперь Мариетту за невнимательное отношение к своим священным обязанностям. Эта брань доводила девушку до слез, -- совсем не таких, какие лились у --">