Валентина Старикова - Ах, эта белая сирень…

отцом, сидя в стороне от стола на большом сундуке, куда и Славик уселся. «Он сильно постарел с тех пор, как бросил нас в Пархаре в 1947 году на произвол судьбы, — подумала Маша, — а сейчас 1953 год. Морщины и тогда уже были у него на лице, их стало гораздо больше, и они глубже, а нос ещё длиннее и мясистей. Только привычки и манера поведения нисколько не изменились — всё так же пьёт и похохатывает». Маша почувствовала к нему отвращение.

Анна недолго колебалась и решила принять Александра Акимовича в семью. Маша же отчаянно сопротивлялась возвращению отца.

— Мам, — глядя на мать умоляющими глазами, просила она, — не принимай его, прошу тебя, не принимай. Ведь ты говоришь, что он тут проездом, едет в Таджикистан. Так пусть едет, куда ехал. Ну, посуди сама, где он тут с нами жить будет? Ну хотя бы где будет спать? У нас всего одна кровать, а другую для него просто негде поставить. Ещё подумай о том, что я уже взрослая, да и брат, хотя ему всего восемь лет, всё понимает.

— Он собьёт себе топчан в чуланчике, — отвечает сердитым голосом Анна.

— Какой топчан, мама! Да чулан такой маленький, что на топчане и Славику будет невозможно лечь.

Анна осуждающе посмотрела на дочь. Быстро убрала под косынку прядь выбившихся тёмных с проседью волос, сказала:

— Это ненадолго. Он устроится на хорошую работу, и нам дадут квартиру, не чета этой кухоньке, которую уступили нам когда-то Кочкины. Они теперь, когда у них подросли дети, жалеют об этом.

— Это он тебе обещает квартиру? — перебивает мать Маша. — А золотые горы он тебе не обещал? И ты всё веришь ему, даже после того, что ты натерпелась от него за все эти годы. А что он сделал с нами в Пархаре! Забыла? Вспомни. Таджикистан, 1946 год, Пархар, а до этого были Крым, Воронежская область, Туркменистан, Узбекистан и, наконец, Пархар, где он нас бросил у самой границы с Афганистаном. Ехать, что ли, было дальше некуда? Так вот вспомни. Мы живём в бараке при МТС в километре от Пархара. Вечереет. Отец пришел в тот раз рано и был трезвым и злым. Ты до его прихода куда-то уходила. Тебя долго не было, а вернулась ты довольная, можно сказать, даже счастливая, так как тебе удалось выпросить или одолжить одну пригоршню муки и узелок просяной лузги. Ты соединила лузгу и муку вместе, влила воды, но из этого лепёшки никак не хотели получаться. Тесто под руками разваливалось, а я и сестра с нетерпением ждали, когда же ты начнёшь печь, исходя голодной слюной, но первые лепёшки достались «главе семьи», «кормильцу», а мы с сестрой дожидались, когда испечётся на сковороде следующая партия лепёшек.

Сестра сидела с новорожденным младенцем, со Славиком, на топчане, а я напротив стола на сундуке и с живостью наблюдала, как отец поднёс лепёшку ко рту и откусил. Я ожидала увидеть на лице отца блаженное удовольствие от съеденного куска, но каково же было моё удивление, когда отец выскочил из-за стола и заорал:

— Ты чем меня кормишь, мать твою!.. Эту же дрянь нельзя проглотить! В горле застревает!

Ты повернулась к нему от плиты, посмотрела на него своими скорбными глазами мученицы и почти спокойно ответила:

— А ты не пей водку да не ешь один в столовой, тогда и лепёшки дома будут вкуснее.

Вспомнила, мама?

Анна молчала. Она неподвижно сидела на единственном у них табурете и смотрела в окно в одну точку, а Маша продолжала:

— Отец швырнул лепёшку на стол. Она тут же развалилась, и часть крошек упали под стол. Я в один миг оказалась под столом, а собранные крошки — во рту. Они показались мне очень вкусными, но тут произошло то, что мне не забыть никогда.

Отец подскочил к сундуку, на котором я только что сидела, отбросил крышку, выхватил из него тюк ткани, полученной незадолго до этого дня как помощь — приданое от государства новорождённому младенцу, подхватил материал под мышку, бросился к двери. Ты успела перехватить его там, повисла на его руке.

— Не тронь, бродяга! Не отдам! — вопила ты, но отобрать у него не было сил.

Он отшвырнул тебя ногой, ты упала на пол вверх тормашками, а он скрылся за дверью вместе с тканью.

Надеясь ускорить погоню, мы выбежали вдогонку, раздетыми и разутыми, а дул ледяной ветер. Стояла поздняя осень, и когда солнце садилось, становилось очень холодно.

Мы бежали с тобой по петляющей между кочками, заросшими высоким камышом, дороге. Впереди ты, за тобой я. Ты в отчаянии, у тебя, да и у нас, твоих детей, столько было надежд, связанных с этим материалом: сшить --">