Виталий Александрович Закруткин - Подсолнух

парторг, — сказал Бадма, — наши чабаны хотят хонин-сара по закону справить. Вот кибитку с собой привезли, молочной водки взяли — хара-арки, чтобы все было как надо.

— Может быть, ещё своему Шакжи-Муни молиться станете? — с улыбкой спросил зоотехник.

— Нет, зачем же? — обидчиво возразил Бадма. — Молиться мы не будем, а солнцу спасибо скажем за его милость и хара-арки выпьем за здоровье чабанов и овец.

Зоотехник махнул рукой:

— Празднуйте…

Пока старые калмыки быстро и ловко скрепляли волосяными петлями жердевой остов кибитки и обтягивали его серой полостью, зоотехник задумчиво говорил Отцу:

— То, что ты посадил подсолнух, доброе дело. Пора нам по-иному хозяйничать в этой мёртвой степи. То, что твой подсолнух взошёл, тоже хорошо. Но это ещё не все. Главное — летняя засуха. Вот в середине или в конце июня задует суховей, и все в степи сгорит.

— Я буду его поливать, — угрюмо сказал Отец.

Зоотехник внимательно посмотрел на старого чабана.

— Поливать, конечно, надо. Но уж больно тут почва засолонцована. Придётся мне с товарищами посоветоваться, как тебе помочь. Я ведь не полевод, я зоотехник, ты это знаешь.

— Наши чабаны отары гонят! — закричал Донька.

Три отары подошли к отрожине, чабаны с подпасками напоили и стырловали их, отделив одну отару от другой собаками.

— С праздником вас! — снимая потёртую шапчонку, сказал дядя Фока. — Примаете гостей?

Бадма развёл руки, поклонился:

— Просим, просим до нашей кибитки.

Хонин-сара, степной праздник овечьего месяца, начался. Саган с кипящей бараниной уже стоял в кибитке на железной треноге, под которой, распространяя горьковатый дымок, тлели усыпанные свежим чебрецом кизяки. За тонкими стропилами кибитки красовались пучки цветущего железняка. Расчищенный пол был устлан только что срезанной полынью.

Хозяева и гости уселись, поджав ноги, вокруг сагана. Дряхлый, худой калмык поддел ножом кусок горячего мяса, вышел из кибитки и, держа нож с мясом так же, как держат ребёнка, повернулся к солнцу, заговорил шёпотом.

— Что он говорит? — спросил зоотехник.

Бадма негромко, чтобы не услыхал дряхлый старик, стал объяснять:

— Он говорит спасибо небу за то, что оно родило солнце. Он говорит спасибо солнцу за то, что оно вырастило травы. Ещё он говорит спасибо травам за то, что они кормят овцу и коня, вола и верблюда…

Сидевшему у порога кибитки Отцу видна была озарённая полдневным солнцем степь, и вся она была полна неизъяснимой живой красы: с лёгким колыханием серебрились вокруг сочные травы, цвели цветы, пощёлкивали, высвистывали, пели птицы, на тысячи ладов стрекотали бесчисленные кузнечики; вверху, резко очерченный на чистой лазури, распластав метровые крылья, недвижно парил охристо-бурый орёл; а там, дальше, куда еле достигал человеческий взор и где голубое небо почти невидимо сходилось с такой же голубой землёй, за трепетной завесой лёгкого марева призрачно мерцали мороки — чародейные степные видения: казалось, что на краю степи, зеркально поблёскивая, текут широкие реки, разливаются безбрежные озера, прохладные ерики.

Отец знал, что это обман и что никаких рек и озёр в степи нет, но призрачные мороки манили к себе, радужно светились, играли, отражая небесную голубизну, и Отцу представилось, что оттуда струится, тянется по степному простору свежий и влажный запах большой воды.

Немощный, дряхлый калмык весь был обращён к прекрасному бело-голубому видению. То ли припомнилась старику его далёкая юность, то ли растревожила его душу неумирающая любовь к родному краю, но стоял он, очарованно подавшись вперёд, с полузакрытыми, полными слез глазами, и дрожащие губы его по-ребячески шевелились, тихо выпевая непонятные слова:

— Ом-ма-хом-цок…

— Что он говорит? — повернувшись к Бадме, спросил зоотехник.

— Не знаю, — потупив голову, ответил Бадма. — Это старые-старые слова наших дедов и прадедов. Должно быть, он просит солнце и степь о милости…

Когда протяжная песня древнего калмыка была закончена, а сам он, просветлённый, как будто помолодевший, вошёл в кибитку и сел на почётное место, началось пирование. Табачный дым наполнил кибитку.

Как всегда, спор начал дядя Фока. Вытирая полотенцем потную грудь и вызывающе посматривая на Отца, он заговорил сердито:

— На Алтае или же в Казахстане целину поднимают, а наше богатство — овца. Ежели мы начнём распахивать степь, у нас ни овцы, ни пшеницы не будет.

— Почему? — спросил --">