Анатолий Васильевич Кузнецов - Селенга

проезжал. Я, грит, такую работенку ищу, чтоб три с половиной сотни в месяц, не мене. Кто ж ты таков, спрашиваю. Я есть, отвечает, печник и бегу из Харауза в Читу. Тьфу!

— Бывает, все бывает, — согласился старик. — У нас самих вон из соседнего колхоза не дале как вчерась ветеринар убег.

— Кто-о?

— Говорю: ветеринар убег.

— Поймали?

— Куда!

— Погодь, какой же это?

— Я его, милый, поглядеть-то не успел. Знаю только то, что люди говорят. Московский, говорят. Лучше б их не присылали, хлопоты с ними.

— Что ж ему, мало платили, подлецу?

— Нет, не прижился.

— Ха! — удовлетворенно развалился паромщик. — Кишка тонка?

— Ну что ж, все бывает, не смог человек. Я вот и говорю: у нас жить — знать надо. Незнающему и старому туго, а оно, вишь ли, было молоденькое, прямо из Москвы, с ученья, куда уж тут… Таковские они, нежные. Вот и испугалось, глупое.

— Как же они опять без ветеринара? — почесался паромщик.

— Даст бог, может, другого пришлют.

— А до той поры скотина подыхай?

— Все бывает… Конечно, смех один. Поверите, — повернулся дед к парню, — сколько там, значит, было радости-то: из самого главного института ветеринар! В кои веки дождались путного человека. Избу ему, дровишек на зиму, баба обед готовила, носились с ним, как с дитем. И жил-то, говорят, вначале ничего, приветливый такой, веселый, драмкружок организовал, девушки там уж все но нему сохли; скот стал выправлять, систему там по научному леченью. И вдруг затосковал. Захотелось ему винограду.

— Чего ль? — изумленно спросил паромщик и сел.

— Винограду. Видишь ли, коли живешь на Кавказе, глядеть на него не желаешь, а тут вот… Бывает, милый. «Ничего, говорит, так не хочу, как винограду, сто рублей отдал бы за горсть».

— Гляди ж ты! — удивился паромщик. — Аль он его в Москве пудами жрал?

— Кто его знает, милый… Я так думаю, не столь ему винограду хотелось, сколь заскучал он… Понимаешь? Написал он маме письмо: «Купил я тут, мама, два стакана яблок, и вышло в них двадцать штук…» А мать ему отвечает: «Дорогой Сашенька, хорошо, что ты яблоки кушаешь. А только одного я не пойму: какие-такие у вас стаканы, если в два стакана двадцать яблок входит?»

Паромщик засмеялся, закашлялся и перекатился на другой бок. Парень с недоумением взглянул на него, на старика.

— А яблоки у вас действительно маленькие, — сказал он.

— Маленькие… — подтвердил старик. — Дичок. Все выводют, выводют, да никак не разведут, мороз шибко губит. Это верно, маленькие…

Парень отвернулся, достал папироску, закурил — и так и остался спиной к собеседникам, устало опустив веки.

Селенга журчала, булькала под помостом. С плеса бомбой сорвался, захлопал крыльями крупный селезень. В деревне пели петухи.

— К дождю, что ли… — пробормотал старик. — Птица перемену чует.

— Дура твоя птица, — сказал паромщик. — Хошь, я среди дня петухом пропою, они все и заорут.

— А ты пробовал, что ли? — спросил старик.

— Пробовал.

— Способный ты, как я погляжу.

— Ну, а как же ветеринар-то? — лениво напомнил паромщик. — Как он, стервец, бежал?

— Обнаковенно и обежал. Затосковал. Все из-за винограда. «Рыбы, говорит, видеть не могу, омуля не хочу, дичи самой свежей не надо, молока не желаю — винограду дай». По нас с тобою, хоть бы его и вовсе не было. Ну, уж бог их знает, привозят, верно, в Улан-Удэ… Да не в том, конечно, дело. Сам понимаешь: росло оно в городе, на всем готовом, подай, прими, земли не нюхало — и акурат его в далекие края. Нету тебе морожена, нету тебе театра, нету винограда, нету мамы… Просился, чтоб уволили, куда там — год ждать, пока замену найдут; он собрался вчерась ночью, говорит хозяйке: «на вызов». И уехал. А куда ж на вызов, коли и бельишко и книжки забрал. В сей час уж небось в мягком вагоне за Иркутском чешет. Вот так.

— Лаялись небось?

— Что толку лаяться. Впору в затылке скрестись.

— Скотину бы уж пожалел, сукин сын, — выругался паромщик. — Уж попался бы он мне — в реку бы пихнул. Хошь ехать? Плыви сам как знаешь, паром не для тебя строен.

— Что ж вы печника не спихнули? — вдруг насмешливо спросил парень, не оборачиваясь.

Паромщик недоуменно посмотрел на него. Сплюнул, соображая, как к этому отнестись.

— А твое какое дело?

— Да нет, никакое, — лениво ответил парень и вдруг взволнованно, с болью сказал, повернувшись к старику: — Вы знаете, мне трудно судить, но человеку должно быть очень тяжело здесь, если --">