Михаил Петрович Аношкин - Кыштымские были

оно было открыто и только занавешено тюлевой шторкой. Собака Пушок лаяла на своего — с повизгиванием и ласково. Виктор, муж сестры, собирался на работу. Сегодня он в первую смену, на электролитном медь плавит. Сестра с ребятами в пионерском лагере — воспитатель. Ребята отдыхали по путевкам, возле нее, Виктор что-то неразборчиво выговаривал Пушку, а тот тявкал, вроде бы соглашался с чем-то. Но вот хлопнула щеколда. Пушок тявкнул еще раз и, гремя цепью, полез в конуру досматривать свои собачьи сны. Только петух не унимался. Если не орал, то горделиво и звонко кричал: «Ко-ко-ко!»

В комнате полусумрак. Солнце придет сюда во вторую половину дня. В этом доме Григорий Петрович прожил первые свои восемнадцать лет.

Мать не спит. Ходит в другой комнате. Видно, прибирается — слышен звук отодвигаемого стула, шарканье веника по полу.

Матери под семьдесят, но она неугомонна и деятельна. Их с отцом соединила гражданская война. Иначе откуда бы коренному кыштымцу узнать девушку, которая жила на Каме? Отец, пока служба не забросила его в провинциальный городишко Сарапул, вообще не ведал, что существует на свете Кама. А мать про Кыштым ничего не слышала. Приехав сюда, тосковала по Каме, но годы и новые привычки взяли свое. Позднее о родине вспоминала реже и реже. Лишь недавно горько вздохнула — как хочется поглядеть на Каму, встретиться с детством после долгой разлуки…

Мать швея. С пятнадцати лет за швейной машиной. Еще ученицей всадила в палец иголку. Стала вытаскивать и поломала. Непонятно почему она тогда не вытащила конец иголки из пальца, но вот не вытащила. А кончик попал в кровеносный сосуд и поплыл по нему. Уже на склоне лет почувствовала тягучие боли в левой руке. Врачи терялись в догадках — в чем причина? Мать и сама забыла про иглу. Осмотрели больную руку на рентгене и обнаружили у плечевого сустава странный предмет. Руку оперировали и извлекли обломок иглы, который почернел от ржавчины. Более сорока лет плавал он в крови, как еще до сердца не добрался.

После смерти мужа стала она замкнутой, ушла в себя, легко раздражалась. И слушает разговор дяди Пети с самим собой и не может удержать слез.

Бессоновский дом двором своим примыкал к дому Андреевых. Когда дядя Петя ходит по своему двору и разговаривает, то во дворе Андреевых можно разобрать каждое слово. Бывало, мать скажет:

— Петя Бессонов опять с Тоней разговаривал. На ребят жаловался. Все причитал: «Тоня, Тоня, на кого ты меня оставила?»

У матери глаза влажнеют, лицо вовсе морщинится.

Встает она рано. Сейчас остановилась возле дверей комнаты, где спал сын, прислушалась. И неожиданно обратила внимание на хулиганские выходки петуха. То горланит, то кричит «ко-ко-ко!». Замахнулась веником на горластого:

— Кыш, проклятый!

Григорий Петрович улыбнулся. Спрыгнул с постели и подошел к окну. Мать увидела его.

— Разбудил тебя мохноногий?

— Сколько же времени?

— Шестой.

— Ого! Пора.

— Куда собираешься?

— На Сугомак.

— Выпей хоть стакан молока.

Озеро Сугомак раскинулось на западной окраине, между городом и горой. Оно красивое. В него смотрится гора Сугомак. На юге проглядывались горы Уральского хребта — Юрма. Сплошная синь.

Андрееву и в голову не приходила мысль о том, что на озере он будет не один, что есть и другие рыбаки, которых тоже нельзя удержать в теплых постелях. У кустика замерли мальчишки. Серьезные рыбаки, если пришли в такую рань и не шумят. На насыпи пристроился дед. На седых волосах лежит кепчонка, в зубах папироса, на плечах брезентовая роба, такие выдают на заводах как спецовку. Черные шаровары заправлены в кирзовые сапоги. Под ногами стоит плетеная корзина — пестерь, закрытая фанерной крышкой. Сбоку на крышке есть вырез, в который могла пройти рука.

У деда веером закинуто пять удочек, ничего себе, основательный рыбак. С таким рядышком и посидеть не грех, если не прогонит.

— Доброе утро, — сказал Григорий Петрович, останавливаясь возле рыбака. Тот быстро глянул на незваного гостя из-под лохматых бровей, пробурчал и потянулся к удилищу — поплавок принялся плясать по воде, а от него во все стороны тихие круги поехали. Но тревога оказалась ложной.

Старик выпрямился и выплюнул под ногу потухшую папиросу.

— Клюет?

— Балуется, — неохотно отозвался дед.

— На уху нарыбачить можно?

— Попробуй.

Григорий Петрович расположился недалеко от старика. Насыпь --">