Юрий Сергеевич Рытхэу - Молчание в подарок

Юрий Рытхэу Молчание в подарок

Осечка

Люблю рассматривать старые фотографии, листать семейные альбомы. Они не только возвращают нас в навсегда и безвозвратно ушедшее прошлое, но иногда дарят удивительные находки, воскрешают, казалось бы, напрочь забытое. Так, однажды в семейном альбоме старого Гэмауге, художника и морского охотника, я нашел необычную почтовую открытку, выпущенную федеральным почтовым ведомством Соединенных Штатов Америки. На фотографии был снят сам Гэмауге в полном охотничьем облачении в торосах неподалеку от Уэлена. На ногах его были снегоступы «вороньи лапки», сплетенные из сыромятных лахтачьих ремней, непромокаемые, непробиваемые морозными ветрами штаны из нерпичьей шкуры, кухлянка из шкуры молодого оленя, поверх которой надет балахон-камлейка из белой бязи для маскировки на белом арктическом льду. Капюшон был откинут, на голове виднелся зимний малахай с опушкой из росомашьего меха. За плечами охотника висел винчестер в чехле из выбеленной тюленьей кожи, а руки заняты посохом с острым наконечником, которым и пробуется крепость морского льда. Фотография была не только хорошо сделана, но и отлично напечатана на плотной, солидной бумаге. На обороте, как и полагалось быть на серийной почтовой открытке, было обозначено место для адреса и почтовой марки. Здесь же была типографским способом оттиснута надпись; «Дикарь северо-восточной Азии на дрейфующем льду Чукотского моря». Но это был именно Гэмауге, а не кто-то другой, и сам хозяин фотографии узнал тут себя, молодого, крепкого, способного проходить десятки километров по льду в поисках тюленя или белого медведя.

— Этот снимок был сделан до революции, — вспомнил Гэмауге. — Тогда в наше селение часто приходили американские шхуны. Большинство из них торговали, выменивали пушнину, моржовые бивни на всякие безделушки, тайком предлагали спиртное в темных плоских бутылках… Но были и такие, которые фотографировали. Мы и не верили тогда, что с помощью аппарата, похожего на ружьецо с коротким стволом, можно так снять тень с человека, что его образ будет запечатлен на бумаге. Не верили, пока нам не прислали через знакомого торговца Олафа Свенсона несколько фотографий, в том числе и мою.

Этот разговор происходил в старинном чукотском селении Уэлен, в домашней мастерской знаменитого художника. На низком столике, поставленном впритык к небольшому окошку, обращенному к морю, лежали заготовки из моржового бивня, куски китового уса. Гэмауге иногда мастерил морские суда, старинные парусники и шхуны.

Сам Гэмауге до преклонных лет сохранил силу и выносливость морского охотника. Он был высок ростом, на его выразительном и резко очерченном лице светились пытливые, умные глаза.

— Я знаю английский, — продолжал Гэмауге, — и прочитал эту обидную надпись на открытке… Но что поделаешь? Они все смотрели на нас как на дикарей.

Когда я покончил с семейным альбомом, Гэмауге достал простую канцелярскую папку, в которой тоже были фотографии, но уже более позднего времени. Первая первомайская демонстрация в Уэлене на льду лагуны, строительство полярной станции, электрического двигателя, группы школьников вместе с учителями, прилет первого самолета в Уэлен, улыбающийся Водопьянов в окружении ребятишек, рядом — Гэмауге.

И вдруг снимок, сделанный явно в тундре: пожилой чаучу у яранги, с широко открытыми глазами, в кухлянке из снежно-белой шкуры оленя, в таких же белых штанах из камуса, в белых торбасах. Обычно так одеваются глубокие старики, давая своим внешним видом знак, что они закончили все свои земные дела и готовы при первом же удобном случае отправиться в другой мир, куда принимают именно в таком виде. Но мужчина, снятый у тундровой яранги, явно еще был в цветущем возрасте, да и по выражению лица он скорее был смертельно напуган, нежели покорился своей печальной участи.

— Кто это? — спросил я Гэмауге.

Гэмауге отложил кусок моржового бивня, который он собирался зажать в небольшие тисочки, взял фотографию и с улыбкой сказал:

— Это мой дальний тундровый родич.

— Вроде бы он собрался «туда»? — спросил я.

— Да, — кивнул Гэмауге. — Думал, что конец ему… Но вышла осечка.

И Гэмауге засмеялся.

Он окончательно отложил кусок бивня и поведал мне удивительную историю.

Это произошло где-то во второй половине тридцатых годов. По всей Чукотке победно шествовала новая --">