Александр Серафимович Серафимович , Дмитрий Андреевич Фурманов , Николай Алексеевич Островский - Чапаев. Железный поток. Как закалялась сталь

борьбы за прямой и решительный путь»^[3],— писал вождь революции задолго до Октября. Именно всемерное развитие сознания свободы могло удержать воодушевление бойцов на высоте исторического подвига. Именно потому Кожуху удается восстановить дисциплину, сформировать монолитный отряд, что он чрезвычайно дорожит свободой действий народа, его самостоятельностью в выборе дорог и средств борьбы.

В наибольшей степени именно эти добровольно принятые решения, а не сама по себе опасность, непосредственные схватки с врагом укрепляли, сплачивали бойцов Кожуха, превращали толпу в народ, в коллектив нового типа.

В повести А. Серафимовича, в его ярких народных сценах, митингах, в картинах ночевок, напоминающих стойбища кочевников «густотой быта», в шествии колонн есть одно удивительное свойство: ощущение «тесноты», плотности, множественности людских масс. Кажется, что при всем изобилии героев, при всей объемности и масштабности картин весь народ никак не может уместиться на полотне.

Есть только один великий мастер изображения народной стихии, на полотнах которого народу столь же «тесно», — это Василий Суриков. Причем, как отмечали исследователи, тесно не где-нибудь в келье или глухой башне, а на просторе Красной площади или московского двора, на бескрайней сибирской реке, на Иртыше, наконец, на альпийском перевале или вовсе уж безбрежной равнине («Взятие снежного городка»). Этой «теснотой в беспредельном просторе» художник как бы подчеркивал накал скопившейся в душе народа удали, всю страстность мечты о просторе, кипение бунтарской тоски по волюшке, протестующей против закованности и смирения, запечатлел всю жажду сломить преграды, теснившие народную душу. «Скудные пределы естества» извечно тесны для русской души.

Героическим колоннам А. Серафимовича «тесно» на кубанских равнинах и приморских дорогах в силу особого обстоятельства, чрезвычайно глубоко понятого и раскрытого писателем.

Когда революционный народ движется к выстраданной цели, разрушая, смещая скальные берега старого уклада, его, по мудрому наблюдению художника, словно становится во много раз больше, чем можно охватить и сосчитать глазом. Становясь творцом истории, трудовые массы словно включают в свои ряды духовных предшественников, героев и гениев, формировавших их идеалы, их мечту, множат свою волю на их мужество. А самое главное — народ осознает себя народом, узнает себя, вырастает из всего, что распыляло, разобщало, теснило силу и мысль, утверждает новую нравственно-политическую структуру, содружество.

Величие народа, осознавшего себя творцом нового мира, народа, постигшего неразрывность своей судьбы с судьбой всей страны, особенно выразительно передал А. Серафимович в заключительной сцене. Когда баба Горпина, так горько оплакивавшая брошенное хозяйство, кричит теперь: «Та цур ёму, нэхай пропадав!»; когда ее муж, который «цилый вик мовчав», всенародно заявляет, что не жаль ему ни коня, ни самовара, ни хаты, то эти слова звучат словно вздох раскрепощения всей массы. Радость, которая охватывает всех участников митинга, рождена не сознанием избавления от опасности, а прежде всего ощущением того нового, что вошло в жизнь каждого таманца, — это радость возникшего содружества, умножающего силы каждого и всех вместе, это радость народа, осознавшего себя народом.

Стихийно доходит до каждого участника митинга восхищение подвигом, интуитивное угадывание нравственной высоты, на которую вознесены таманцы, угадывание счастья, доступного только им. И именно потому красноармейцы, не участвовавшие в походе, свежие, сытые, сильные рядом с этими исхудавшими людьми, «чувствовали себя сиротами в этом неиспытанном торжестве и, не стыдясь просившихся на глаза слез, поломали ряды и, все смывая, двинулись всесокрушающей лавиной к повозке, на которой стоял оборванный, полу-босой, исхудалый Кожух».

Словно на огне замешаны «пылающие» краски романа, романтические эпизоды, в которых живет реальная героика тех лет. Окрыляющий дух романтики «пробивается» из самых внешне натуралистических подробностей тяжких переходов через горы, из описаний мук беженцев, томимых голодом и жаждой. Собранные воедино рукой замечательного мастера, осмысленные с высот нравственных побед и достижений всех армий Октября, картины «Железного потока» становятся эпической панорамой «пересотворения» мира, рождения тех сил сцепления, которые --">