Василий Семенович Гроссман - Инспектор безопасности

контору.

Главным инженером на 5-С был старинный приятель Королькова Косматов.

Когда-то их обоих присыпало на Рутченковке, и они шесть часов пролежали в раскоске забоя, матерясь, прощались с поверхностью, утешали друг друга.

Косматов встретил Королькова хохотом. Он уже все знал, и, конечно, ничего не могло быть комичней случившегося.

Старый ломовой горняк, инспектор безопасности, бывший пять раз под судом, попадавший из одной беды в другую, два раза уволенный, наживший себе десятки врагов и недоброжелателей, двадцать пять лет тянувший лямку по всем угольным захолустьям страны, неожиданно получил благодарность Москвы, его биография была расписана со всеми подробностями. И, глядя на Королькова, Косматов удивленно мотал головой, разводил руками. Но Корольков не склонен был обсуждать сейчас перемены своей жизни.

— Знаешь, Степан Трофимович, — сказал он, — я у тебя на востоке был, воздушники все завалены, вентиляция пшиковая, смотри — закрою весь участок. Шахтенка твоя на второй категории.

— Брось, — улыбнулся Косматов, — ты ведь меня под статью подведешь.

— Статью я знаю, — сказал Корольков, — я сам под этой статьей три раза стоял, однако актик я составлю, декаду дам сроку.

— Вот оно что, — сказал Косматов и, внимательно глядя на черные пальцы пишущего Королькова, добавил: — Давай уже полторы декады, мне нужно добычу подгонять, конец месяца, к отчету.

Корольков протянул ему бумагу.

— Жмешь меня, обормот, — сердито проговорил Косматов, но потом махнул рукой и сразу повеселел: — Ладно, черт с тобой, старайся. А как там — чертежика квартиры не прислали, с утепленным ватером, наверное?

И он снова принялся хохотать, ударяя себя по ляжкам.

На обратном пути Корольков злился. Почему так глупо ведут себя приятели? Его все сильнее охватывало неведомое ему доселе торжественное настроение. В голову лезли мысли о жизни, об ушедших людях, о славном и тяжелом труде.

— Да, Никифор, — говорил он кучеру, — вот какое дело. Вспомнили, значит, и меня, ломового инженера.

— А кого же, как не вас? — отвечал Никифор. — В Москве, там все известно. — И добавил: — Да, там известно. Я вот помню, как уложило двести семьдесят человек на руднике, сам царь телеграмму прислал, скорбел.

— Что там царь, — задумчиво сказал Корольков, — чихать нам на царей, Никифор. А я вот переведусь в Москву, проект в Кремль выдвину — всем погибшим в шахтах инженерам, штейгерам, рабочим памятники ставить. И книгу про них написать, как жили, на каких пластах работали. А надпись на камне простая: «Забойщик, скажем, Герасимов, работал на пластах с углом падения до пятидесяти градусов. Угля нарубал сто тысяч тонн». Вот и все будет понятно. Люди какие, страшно подумать, — Черницын Николай Николаевич, а кто про него помнит сейчас?

— Да-а-а, — важно согласился Никифор, — книгу эту написать нужно.

А дома Королькова ожидал сюрприз.

Полина Павловна нарядилась точно на именины. На ней было надето голубое, неизвестное Королькову платье, лицо напудрено, а губы необычайно красного цвета.

— Ты что это? — спросил Корольков. — Малину в марте месяце ела?

Но ему тотчас же расхотелось шутить.

Жена посмотрела на него ясными, холодными глазами и сказала:

— Ни в какую Москву я не поеду.

— Как? — переспросил, кривясь, Корольков.

— Ты что, оглох? — сказала она и раздельно повторила: — Ни в какую Москву я не поеду. Знаю я, чем все это кончится.

«Вот это да, — подумал Корольков, — вот это конфект! В Караганду поехала, а в Москву не хочет».

Корольков знал, что ничто так не увеличивает губительную силу подземного взрыва, как любое самое ничтожное сопротивление. Взрывная волна сравнительно мирно движется по пустым штрекам большого сечения; но стоит ей встретить препятствие, — какую-нибудь легкую вентиляционную дверь, — как давление взрыва возрастает невероятно, — вагонетки сплющиваются в лепешку, железные рельсы, отрываясь от шпал, свертываются в затейливые клубки.

Полина Павловна в голубом платье, чем-то напоминавшем тот давнишний сарафан, выжидающе смотрела на него.

И, может быть, первый раз в жизни отступив от своей обоснованной теории, инженер Корольков не дал взрывной волне распространяться по пустому штреку.

— Поля, что ты говоришь, право же, — улыбаясь от чувства своей силы и правоты, сказал он. — Ты себе представляешь: Орджоникидзе приглашает меня честью, добром, --">