Виталий Александрович Закруткин - Сотворение мира. Том 2

делать.

Андрей вышел, сел на скамью под деревом, положил рядом сверток и стал ждать. Он не сводил глаз с окон родильного дома. Почти все окна обоих этажей были распахнуты, иногда то в одном, то в другом окне появлялись и исчезали фигуры одетых в серые халаты простоволосых женщин, но Ели не было видно. Куря папиросу за папиросой, Андрей смотрел на окна и думал о том таинственном и важном, что совершается сейчас за этими окнами. Вспоминая бледное, подурневшее лицо Ели, он почему-то чувствовал себя виноватым перед ней и, сам страдая от сознания полной своей беспомощности, сидел растерянный и подавленный. Мимо него проходили люди, мужчины и женщины, они смотрели на белую вывеску родильного дома, переводили взгляд на неподвижно сидевшего Андрея, и многие из них, уже давно пережившие то, что сейчас впервые в жизни переживал он, понимающе улыбались. А он все ждал. Возле скамьи на земле уже валялись десятки окурков, во рту у Андрея стало горько, его тошнило, и он сплевывал горькую, тягучую слюну и не переставал думать о Еле.

Наконец в одном из окон второго этажа показалась Еля, одетая в такой же серый халат, как все другие женщины в родильном доме. Андрей увидел ее измученное лицо, искривленные в жалкой и слабой улыбке губы, на которых уже не было никаких следов помады, подбежал ближе к раскрытому окну и крикнул тревожно:

— Ну как, Елка?

Еля наклонилась из окна, проговорила хриплым, незнакомым голосом:

— Иди домой. Слышишь? Иди, пожалуйста, а я лягу, мне тяжело стоять…

Понимая, что он не уйдет, пока она стоит у окна, Еля постояла еще секунду, потом махнула ему рукой и ушла.

Взяв сверток, Андрей медленно побрел домой. Дома он развернул сверток, достал и положил на постель Елино платье. Светлое измятое платье пахло духами, которые так любила Еля, и он, с трудом проглотив подступивший к горлу ком и весь содрогаясь от любви и страдания, прижал к лицу ставшее таким пустым и легким платье и заплакал, уже не стыдясь своих слез…

На работу в этот день Андрей не пошел. Он сидел на балконе, смотрел на отблески солнца в реке, шагал по комнате, валился на кровать и лежал, уткнув лицо в подушку. Он не мог отделаться от мысли, что с Елей обязательно случится что-то плохое, непоправимое, от чего не уйти и не спастись.

«Она чувствовала это, она не хотела рожать, — в отчаянии думал Андрей, — и, если она умрет, я буду виноват… я никогда не прощу себе этого…»

Его мучительное состояние усугубила соседка по квартире, немолодая женщина с тонкими злыми губами, жена работавшего вместе с Андреем агронома. Хотя Ставровы не успели побывать у соседей и только здоровались с ними, встречаясь на лестничной клетке, те знали о беременности Ели, а любопытная соседка точно определила даже время родов.

Тихонько постучав, она приоткрыла дверь, поздоровалась с лежавшим на кровати Андреем и сказала, жалостливо покачивая седой птичьей головкой:.

— Увезли Елену Платоновну? А вы, бедненький, маетесь? Еще бы не маяться! Это дело такое. Бог знает чем еще может кончиться. У меня вот сестра меньшая никак не могла разродиться. Операцию ей делали, страшную операцию, называется кесарево сечение. И ребенка несчастного на куски порезали, а кусочки щипцами вытаскивали, и ее, сестру мою, не спасли, на четвертые сутки умерла от заражения крови…

— Убирайтесь вон! — крикнул Андрей. — Как вам не стыдно?

Соседка испуганно попятилась, выскочила из комнаты, с грохотом захлопнула за собой дверь и уже за дверью прошептала:

— Нахал…

Весь день Андрей ничего не ел. В обеденный перерыв к нему забежали Каля и Гоша. Посматривая на измотанного брата, у которого осунулось и потемнело лицо, Каля торопливо убрала комнату, слегка потрепала Андрея за волосы:

— Не журись, казак. Все будет хорошо.

До вечера Андрей еще два раза ходил к родильному дому. Он подолгу сидел на скамье, курил, смотрел на заветные окна, зашел в приемную, и та же пожилая женщина, которая увела Елю, сказала ему:

— Вы не ходите зря. Сегодня у нее ничего не будет…

Андрей ушел, до темноты бесцельно бродил по городу, чтобы только не возвращаться в опустевшую комнату, а вечером снова сидел на бульваре, поглядывая на освещенные окна родильного дома.

Спал он плохо, ворочался, стонал и, едва дождавшись рассвета, кинулся туда, к дому с белой вывеской. Но ему опять сказали, что никаких изменений нет. На службе Андрей ничего не мог делать, перебирал --">